Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

твёрдого убеждения правительств трёх стран в том, что после окончательного уничтожения нацистской тирании будет установлен мир, который позволит всем народам жить в безопасности на своей территории, не зная страха или нужды»[701]. 3 октября гости вылетели в Архангельск, откуда морем добрались до британского крейсера «Лондон» и отправились домой.

В дневнике Литвинов почти не пишет о переговорах, боясь, что тетрадка попадет в чужие руки. Зато упоминает о письме, полученном 27 августа будто бы от лейтенанта Красной армии, который писал о плохом снабжении и нежелании солдат воевать. «Лейтенант» просил донести это до руководства, потому что «народ доверяет вам». Литвинов написал – явно напоказ, – что передал письмо Молотову, и добавил: «Автор явно ненормальный или идиот»[702]. Он вполне мог считать этот странный случай провокацией чекистов, продолжающих собирать на него компромат.

Гитлеровская армия между тем продвигалась всё дальше, а 2 октября немцы с двух сторон начали наступление на Москву, надеясь овладеть ею до наступления морозов. На севере немецкие танки подошли к Волоколамску, прошел слух, что их видели в районе Химок. 16 октября началась знаменитая «московская паника» – закрылось метро, в учреждениях жгли документы, все, кто мог, на поездах, машинах, а то и пешком покидали столицу. В этот день начальник охраны предложил Литвинову немедленно выехать в Куйбышев, куда накануне отправились Татьяна и Флора. На сборы отводилось не больше двух часов, иначе поезд уйдет. Максим Максимович сказал, что брать ему, в сущности, нечего. Вечером он уехал, захватив с собой Петрову и 8 человек охраны. «В вагоне адски холодно и темно, – записал он в дневник. – Ложусь в костюме, укрываясь 2-я одеялами и шубой»[703].

Из-за долгих остановок – поезд то пропускал эшелоны с войсками, то пережидал воздушные налеты – в Куйбышев приехали только 23-го. Город был переполнен эвакуированными, семье на всех вместе с Петровой дали тесную двухкомнатную квартирку. НКИД тоже был отправлен в Куйбышев, и Литвинова обязали каждый день ходить туда на службу, хотя делать было абсолютно нечего. Рядом жили Эренбург, Рубинин и Уманский, которого почему-то не отправляли обратно в США. Загадка разрешилась 25-го, когда Молотов предложил Литвинову стать послом в Вашингтоне. В дневнике просто сказано «позвонил», но З. Шейнис описывает почти детективную историю, как нарком связался со своим эвакуированным ведомством и приказал некоему «молодому сотруднику» (его фамилию автор не приводит) срочно найти дипломата и передать ему новость о назначении. Видимо, так и было, поскольку в квартире Литвинова телефон отсутствовал.

Сотрудник вспоминал; «Максим Максимович вышел в старом, поношенном халате, выслушал, что-то пробормотал себе под нос, спросил:

– А нельзя было избрать другую форму, чтобы сообщить мне это решение правительства?

– Извините, товарищ Литвинов, но я обязан выполнить приказ и жду вашего ответа, – несколько смущенно ответил наркоминделец.

В коридорчике наступила тишина. Литвинов о чем-то сосредоточенно думал. Потом сказал:

– Ну что ж, обстановка такова, что есть только один выход. Идет война. Передайте, что готов выполнить любое поручение»[704].

Уже на следующий день он вылетел в Москву, встретился с Молотовым и 28-го получил официальное назначение. Он стал не только послом, но и заместителем наркома иностранных дел, что автоматически повышало его статус за границей. Вместе с ним прилетел Уманский, которого отозвали «в распоряжение НКИД». На следующий день оба вернулись обратно в Куйбышев: Литвинову нужно было собраться в дальний путь. Лететь предстояло через Азию, за 20 тысяч километров и через десяток государств. Погода была нелетной, и самолет приземлился на маленьком аэродроме в Пензе. Спросив у местного начальника, где здесь туалет, Литвинов получил ответ: «У нас такого нет – а вы, как все, с крылечка». Услышав это, дипломат рассмеялся – по словам Шейниса, «впервые за последние три года»[705].

В Куйбышеве начались сборы. Литвинов хотел взять с собой жену и Петрову как секретаря. Он писал: «Деканозов явно не хочет П-вой и навязывает мне в секретари какого-то Потрубача»[706]. (Михаил Потрубач был тогда референтом Молотова, но после войны по какой-то причине покинул дипломатическую службу.) Неожиданно помог Вышинский, представлявший тогда НКИД в эвакуации. Согласовав состав делегации, Литвинов нанес послам Англии и США, тоже эвакуированным в Куйбышев, визит с официальным представлением. В Москву он возвращался 9 ноября. Вместе с ним летел заведующий отделом печати Наркоминдела, а затем генеральный директор ТАСС Николай Пальгунов, вспоминавший:

Черновик постановления Политбюро о назначении Литвинова заместителем наркома иностранных дел. 10 ноября 1941 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1323. Л. 255)

«Из Куйбышева вылетели 9 ноября около одиннадцати часов утра. Машина шла с полной нагрузкой, была оборудована вращающейся турелью, у пулемета которой через два часа полета занял место стрелок-радист. Среди пассажиров – только что назначенный на пост посла в США Максим Максимович Литвинов, два генерала, мы с референтом отдела печати В.В. Кожемяко, несколько работников Совета Народных Комиссаров… Скоро Ногинск. Командиру самолета передают по радио:

– Над Ногинском германские самолеты. Сильная бомбежка! Возвращайтесь обратно!

Идем почти на бреющем полете, едва не касаясь верхушек деревьев.

Новое сообщение по радио:

– Задержитесь на несколько минут. Немцы, кажется, уходят!

Кружим в сумерках над лесом. Опять радио: вражеские самолеты бомбят шоссе Ногинск – Москва. Приказ: приземлиться в Ногинске.

Приземлились на изрытом воронками поле. Через четверть часа достаем автобус. Едем в Москву. Шоссе целехонько. Фашистские самолеты – над ним.

Совсем стемнело. Немцы зажгли осветительные ракеты, словно фонари. Где-то по сторонам шоссе бьют зенитки. Время от времени невдалеке разрываются немецкие авиационные бомбы.

Поздно вечером, в глубокой темноте, прибываем в Москву. Над городом ревут самолеты: воздушная тревога»[707].

В час ночи 10 ноября Литвинов был в Кремле, где его приняли Сталин и Молотов. Разговор с ними (впрочем, Молотов все время угрюмо молчал) дипломат пересказал Петровой, которая передала его З. Шейнису. Судя по этому рассказу, вождь назвал главной задачей посла побуждение американцев к открытию второго фронта: «Я знаю трудности, с которыми сталкивается в этом вопросе Рузвельт, понимаю, что президент не горит желанием помочь Советскому Союзу, но он человек умный и не захочет прийти без козырей к концу войны с Гитлером»[708]. Литвинов попросил проинформировать его об истинном положении на фронте, чтобы знать, что говорить американцам. Сталин обещал это сделать и добавил, что также очень важны военные поставки из США – об этом нельзя забывать. В конце Литвинов поднял вопрос об уволенном Уманском, и вождь обещал сделать его членом коллегии НКИД. Уже утром