Павел Фокин - Чехов без глянца

Ознакомительный фрагмент

Александр Иванович Куприн:

Он умел слушать и расспрашивать, как никто, но часто, среди живого разговора, можно было заме­тить, как его внимательный и доброжелательный взгляд вдруг делался неподвижным и глубоким, точно уходил куда-то внутрь, созерцая нечто таин­ственное и важное, совершавшееся в его душе.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Он терпеть не мог длинных теоретических бесед об искусстве <...>. Недолюбливал приятельские пе­ресуды друг о друге, чем зачастую наполняются все беседы между литераторами. Но если и не находи­лось тем для разговоров, то он испытывал прият­ное ощущение даже в простой болтовне с людьми, принадлежащими к искусству.

Иван А1ексеевич Бунин:

Как почти все. кто много думает, он нередко забы­вал то, что уже не раз говорил.

Борис Александрович Лазаревский:

Чуждый всякой полемики, он спорил очень мягко. Бывало, только и слышишь его ровный, чуть над­треснутый басок:

_ Что вы. что вы, как можно! Полноте...

Иван Алексеевич Бунин:

Он на некоторых буквах шепелявил, голос у него был глуховатый, и часто говорил он без оттенков, как бы бормоча: трудно было иногда понять, серь­езно ли говорит он. И я порой отказывался.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Басовый тембр голоса, слегка только потускнев­ший в последние годы, и студенческое словцо «по­нимаешь» остались у Чехова до последних дней.

Александр Семенович Лазарев:

Чехов любил обращение «батенька», любил слово «знаете».

Федор Федорович Фидлер. Из дневника:

8 февраля 1895. Вместо «ничуть», «ни следа» и т. п. Чехов употребляет выражение «ни хера».

Особенности поведения

Александр Иванович Кунрин:

Помнится мне теперь очень живо пожатие его боль­шой, сухой и г орячей руки, — пожатие, всегда очень крепкое, мужественное, но в то же время сдержан­ное, точно скрывающее что-то.

Владимир Николаевич Ладыженский:

С Чеховым легко было и знакомиться и дружить­ся: до такой степени влекла к нему его простота, искренность и впечатление (я не умею иначе вы­разиться) чего-то светлого, что охватывало его со­беседника.

Константин Алексеевич Коровин:

Антон Павлович был прост и естественен, он ни­чего из себя не делал, в нем не было ни тени рисов­ки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость — всегда были в Антоне Павловиче.

Александр Иванович Куприн:

Стыдливо и холодно относился он и к похвалам, которые ему расточали. Бывало, уйдет в нишу, на диван, ресницы у него дрогнут и медленно опус­тятся, и уже не поднимаются больше, а лицо сде­лается неподвижным и сумрачным. Иногда, если эти неумеренные восторги исходили от более близкого ему человека, он старался обратить раз­говор в шутку, свернуть его на другое направ­ление.

Владимир Александрович Поссе:

Был он тихий и ласковый. Ни капли рисовки. Ум­ные глаза смотрели внимательно, но не назойли­во. Грусть сменялась усмешкой.

Максим Горький:

Красиво простой, он любил все простое, настоя­щее, искреннее, и у него была своеобразная мане­ра опрощать людей.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

В общении был любезен, без малейшей слащавос­ти. прост, я сказал бы: внутренне изящен. Но и с хо­лодком. Например, встречаясь и пожимая вам руку, произносил «как поживаете» мимоходом, не дожи­даясь ответа.

Иван Алексеевич Бунин:

Со всеми он был одинаков, какого бы ранга чело­век ни был.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Может быть, болезнь выработала в нем привычку, что он долго не сидел на одном месте. Во время обеда несколько раз вставал — или ходил по столо­вой. <...>

Он вспоминается у себя дома всегда так: ходит по комнате крупными шагами, медленно, немного поддавшись вперед. Молчал без стеснения, вовсе не находя нужным наполнять молчание ненужными словами. Часто улыбался, яркой, но быстрой улыб­кой. Чтобы он громко и долго смеялся, я не слыхал. Всегда гак: быстро и приветливо улыбнется и через мгновение опять серьезен.

Иван Алексеевич Бунин:

<...> Со всеми он был одинаков, никому не оказы­вал предпочтения, никого не заставлял страдать от самолюбия, чувствовать себя забытым, лиш­ним. И всех неизменно держал на известном рас­стоянии от себя.

Чувство собственного достоинства, независимос­ти было у него очень велико.

Петр Алексеевич Сергеенко:

У него было много друзей. Но он не был ничьим другом. Его в сущности ни к кому не притягивало до забвения своего я.

Александр Семенович Лазарев:

При всей деликатности и мягкости Чехов умел спокойно, добродушно, но вместе с тем твердо ставить на свое место зарывавшихся лиц.

Александр Рафанлович Кутель:

Чехов был чрезвычайно самолюбив, и при этом са­молюбив скрытно. Он прибегал к шуточкам, потому ч то боялся излияний. Как будут приняты излияния? А вдруг вызовут холод и отказ? Он был крайне мя­гок. деликатен и уступчив — мало того, ласков, когда чувствовал, что одаряет людей, что может одарить их бесспорным превосходством своего ин теллекта.

Борис Александрович Лазаревский:

На умственное убожество Антон Павлович нико­гда не сердился, а скорее был склонен над ним подтрунить.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Чехов положительно любил, чтобы около него всегда было разговорно и весело. Но все-таки что­бы он мог бросить всех и уйти к себе в кабинет за­писать новую мысль, новый образ.

Александр Семенович Лазарев:

Чехов не терпел одиночества и уединялся только от несимпатичных ему людей, от людей назойли­вых и не представлявших для него интереса.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Су­мы, 15 мая 1889 г.:

Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Это была очень отметная черта в характере Антона Павловича: он любил, чтобы у него бывали. Даже если приходили к нему днем, когда он занимался, хо­тя и трудно ему было откладывать работу, часто спешную, он все-таки делал это охотно. Любил при­нимать людей, принадлежащих литературе, живопи­си, театру, безразлично — больших или маленьких. С нескрываемой холодностью вс тречал только чван­ных бездарностей, мнящих о себе тупиц, лиц подо­зрительных в политическом отношении, в смысле сыска.

Михаил Егорович Плотов:

Я уверен, что Антон Павлович никогда не волно- вался, не возмущался и не жалел о своих личных неудачах, как волновался и возмущался по поводу неудач маленьких людей, своих знакомых, особен­но в тех случаях, когда к неудачам материального порядка присоединялись попытки умаления чело­веческого достоинства этих людей.