Только хорошее - Ольга Остроумова

меня не догонишь», «Домино, домино…». Или в исполнении Аллы Йошпе «Осенние листья шумят и шумят в саду и незнакомой тропою я рядом с тобой иду…». Или вот нежнейшая Виктория Иванова: «Хорошо, когда снежинки падают и от них светлее все вокруг. Хорошо, когда тебя обрадует твой любимый, твой давнишний друг..». Изумительные песни были, все такие теплые. Эта музыка долетала даже до нашего двора, разносилась по улице. А мы катались, катались, катались по кругу! И Валерка Новиков ухаживал за мной. А что значит ухаживания на катке? Это — догнать тебя, подшибить, чтобы ты шлепнулась, «Мой любимый, мой давнишний друг» так меня удачно подшиб, что случайно проехался коньком по моей руке. А я даже сначала и боли не почувствовала. Мы же катались там до полного замерзания, на шароварах сосульки образовывались такие, что их приходилось сбивать. И варежки в сосульках, и валенки. Ну, вот я промерзшая, с этой рукой прихожу домой и помню, что даже не испугалась. А еще помню удивительное папино спокойствие. Наверное, он нервничал. Наверное, он боялся за меня, но внешне абсолютно ничего не показал: «Ну, не страшно, не страшно. Сейчас промоем под рукомойничком, перевяжем, а завтра в поликлинику». И промыл, и перевязал. Все так спокойно, и ни одного слова плохого про моего «ухажёра». А мне не больно — рука-тo замерзшая. Прямо — природная анестезия. На следующее утро пошли к хирургу, он наложил пять швов, порадовался, что хоть сухожилие не перерезано. До сих пору меня эти швы остались — память о Валерке Новикове.

Все мои хулиганы жили в Запанском районе, по другую сторону вокзала. Наш «культурный» район и их «бандитский» соединял мостик над железной дорогой. Кстати, я туда бегала на производственную практику от школы. Одна ходить боялась, втроем с девчонками. И даже корочку получила, что я «химик-лаборант». Только ничего не помню. Вот всплывает иногда слово «тигель» или, скажем, «спектральный анализ» — и все. Не знаю, где Валерка Новиков сейчас, интересно даже. Длинный был, долговязый.

А вообще, я страшно влюбчивая была. В Куйбышеве ходила в Народный театр в последних классах, что-то там репетировала и даже один раз играла Надю во «Врагах» Горького. И влюбилась в Якова Киржнера. Он тогда был режиссером Драматического Куйбышевского театра и с нами занимался. Даже в дневнике об этом написала. Я смотрела, как он репетирует и… влюблялась все больше и больше. А мудрый, взрослый человек, наверное, это видел: он так очень по-доброму на меня поглядывал и это, конечно, еще подпитывало мои романтические чувства. Именно романтические, целомудренные! Совершенно неважно было, что Киржнер женат, что у него семья; я не претендовала. Я любила. Безответно и трепетно.

А потом в Филармонию приехал студенческий театр. Они играли «Город на заре» и я абсолютно влюбилась в героя спектакля. Просто сразу! Да он там в финале еще и погибал, ясно что иного выхода, кроме как влюбиться, у меня просто не оставалось… И вот иду я как-то из кинотеатра, смотрела «Карнавальную ночь». Было, наверное, уже часов девять вечера, зима, город засыпал рано, трамваи ходили редко. Шла одна в абсолютном счастье: снежинки падали хлопьями, как в сказке, снег хрустел под ногами, было удивительно хорошо. И вдруг меня догоняет какой-то молодой человек и я вижу — это он! Тот самый, из «Города на заре»! Он пытается со мной познакомиться, причем не хамски, не обидно, вежливо. И от полной неожиданности я его резко «отшиваю»… до сих пор думаю, а может быть это и была моя судьба, которую я тогда не распознала… А тогда отшила и пошла дальше. Белый снег, хруст под ногами. Мне в Москве потом этого очень не хватало. Все время грязь, слякоть, слякоть, слякоть… Весь первый курс мучилась, ко второму привыкла.

ГИТИС И ЛЮБОВЬ

На втором курсе ГИТИСа случилось два события: к нам пришел Павел Осипович Хомский, и как будто распахнулись все двери, запахло озоном. А еще я влюбилась в Борю Аннабердиева с театроведческого факультета.

Само собой все вышло. Он стал проявлять ко мне какие-то чувства, я ответила. Встречались, оставались одни, когда никого не было. Почему все это произошло? Сейчас мне кажется — просто время пришло. «Пришла пора — она влюбилась…». Замуж я вообще-то не хотела, но размышляла так, абсолютно по-Алексеевски, по-крестьянски: первый мужчина. Ну, куда теперь деваться? Все случилось — надо в ЗАГС. На четвертом курсе расписались, стали жить вместе.

Хомский… Тогда в ГИТИСе было немало прекрасных педагогов, именно педагогов, лишь когда-то давно работавших в театре — не теперь. А он был сейчас действующий режиссер, главный режиссер ТЮЗа; с его приходом на курс как бы климат изменился, воздух стал иным — насыщенным, прозрачным, вкусным. Это был воздух живого театра.

Он стал с нами заниматься — именно как с артистами. Мы делали много самостоятельных работ. Хомский их разбирал, чихвостил нас незнамо как. Например, отрывок из «Нахлебника» тургеневского — это уже не было разговором из недр канувшего в лету МХАТа Станиславского, а настоящим режиссерским разбором из сегодняшнего живого театра.

Конечно, мы все ходили в ТЮЗ, и естественно, просто обожали Павла Осиповича.

С четвертого курса я уже играла в ТЮЗе роли ушедшей в «Современник» потрясающей Тамары Дегтяревой. А на пятом Хомский взял к себе в театр Юру Еремина, Колю Михеева, Владика Долгорукова, Андрюшу Мартынова и меня.

Сначала было два спектакля; «Мужчина семнадцати лет» и «Как дела, молодой человек?». Помню, мы с подружкой громко шутили в троллейбусе:

— У тебя сегодня «Мужчина»?

— Нет, у меня сегодня «Молодой человек»!

Но это оказалось только началом. Вскоре вся наша пятерка стала работать в первом московском мюзикле «Мой брат играет на кларнете». Это был потрясающий молодежный спектакль. Потрясающий! В нем заняли всю труппу, мы в массовке, но играли с такой радостью, с такой отдачей, с таким счастьем настоящего театра.

«Молодого человека» поставил Юра Еремин. Самостоятельная работа, Хомский ее принял и включил в репертуар.

А в «Мужчине семнадцати лет» Павел Осипович ввел меня на роль, которую играла до меня прекрасная профессиональна актриса. И вот через несколько дней я должна первый раз выйти на сцену, страшно волнуюсь, а Хомский уезжает в Ригу, он там ставил что-то. Я в ужасе:

— Павел Осипович, как же я без Вас!?

— Если смогу, а я очень постараюсь, то приеду.

И вот вечер спектакля. Думаю: «Ну, наверное, не приедет». Первый звонок. Второй звонок. Третий…

Я уже на сцене