Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Полки дивизии прибыли в свои отделы перед самым днем Рождества Христова и на праздники были отпущены по своим станицам, в отпуск.

После праздника Крещения казаки нашего 1-го Кавказского полка собрались в станице Кавказской для получения жалованья и выяснения дальнейшей судьбы полка. Власть была еще казачья, Войсковая, на всей территории Кубани. И вот во дворе управления Кавказского отдела, где собрались казаки при полковой канцелярии, на каком-то возвышении появился Гречишкин, который заявил, что он «прибыл из Петрограда, имеет мандат на набор казаков-добровольцев в Красную гвардию и предлагает казакам записываться у него».

Стояла непогодь. Казаки считали, что война окончена, и ждали официальной демобилизации «старых годов» от Войскового Атамана, а тут свой казак-урядник предлагает «набор добровольцев», да еще в «Красную гвардию». Его они не только что взяли на смех, но предложили идти ему туда, «куда он хочет».

Под смех толпы человек в двести Гречишкин заявил, что «вернется в Петроград, доложит, кому следует, и еще посмотрим – чья возьмет».

Все это было тогда для всех нас очень странно и непонятно. Поведение урядника и это его выступление посчитали смешным, почти анекдотичным, как и не обратили на него никакого внимания. Способности кадрового урядника Гречишкина, его грамотность, боевой опыт, как и сочувствие красным, оказались настолько видными, что через 2 года войны на свою Кубань он вернулся командиром конной бригады Красной армии. Но этим он не украсил нашу Кубань казачью!

«А Федю Короткова заставили насыпать пшеницу в чувалы из амбаров, отвезти в Романовский и сдать государству, – рассказывает дальше мать. – Насыпал, запряг восемь пар быков в мажары и повез, а они, проклятые, отобрали и быков, и мажары, и Федя вернулся домой пешком только с кнутом. Вернулся домой с Красной армией и мужичонок Семка Папинов, ты его знаешь. На митинге он много говорил, «дергал» некоторых стариков за бороды и угрожал за старое, – с возмущением продолжает она свой рассказ. – А Соломон (наш работник, пленный красноармеец) забрал всех четырех рабочих лошадей, мажару, хомуты и уехал к себе домой, что теперь мы будем делать без лошадей, я и сама не знаю, сыночек», – повествует она.

Слушаю свою мать и молчу. И пропали все мои мечты вернуться в станицу, заняться хозяйством и обеспечить жизнь бабушке, матери и трем сестренкам-подросткам. И ежели мужичонок Семка «дергал стариков за бороды», как высшее для них оскорбление, то что же он сделает с нами, офицерами?!

Бежать!.. Бежать надо в Крым, в армию, и продолжать борьбу, как уже предрешил в Сочи и Туапсе.

Но как достигнуть Крыма? Судьба наша полностью находилась в руках красной власти.

Кубанский съезд Советов

Он назначен в Екатеринодаре, по два делегата от станиц и сел и по одному коммунисту от них же.

От нашей станицы прибыл станичный комиссар, казак Горин и младший урядник 2-го Кавказского полка Великой войны Лев Колышкин.

Оба староверы. Их подворья позади нашего, через улицу. Колышкина я хорошо знал еще со школьной скамьи, а Горина мимолетно, когда я был мальчиком, а он уже с рыжею бородою. Сады над Кубанью, наш и его, были почти по соседству.

Великую войну он провел на Турецком фронте в 3-м Кавказском полку, в котором наш старший брат Андрей был офицером. На удивление последнего – в месяцы революций Горин стал «красным». Его я не видел лет пятнадцать.

В одном из сараев он собрал всех наших станичников, чтобы «поговорить». Я не пошел. Говорить с ним мне было не о чем. За мной пришел брат, и от его лица «просил пожаловать дорогого станичника, которого он знает с малых лет», – так сказал мне брат Андрюша. Пришлось согласиться.

Когда я вошел в сарай, все станичники молча слушали Горина. Там были молодые офицеры военного времени, не выше чина сотника, урядники и казаки. Я был не только старшим среди них, но и единственным кадровым офицером. При моем появлении все они повернули голову в мою сторону.

– А-а!.. Федор Иванович!.. Пожалуйте! Что же Вы сразу не пришли? И не бойтесь. Мы все станичники – свои люди. Здравствуйте! – сказал и протянул мне руку, не вставая с земляного пола. – Садитесь, Федор Иванович, возле меня, – предлагает он и продолжает: – Я вот рассказываю станичникам о съезде. На съезде мы (то есть казаки) возьмем верх и не дадим коммунистам распоряжаться по казачьим станицам. Казачьих представителей будет ровно в два раза больше, чем коммунистов, почему мы и возьмем верх своими голосами. И всех вас выручу из лагеря, после чего вы будете жить спокойно в станице, и я не позволю никому вас и пальцем тронуть.

Горин – типичный казак-старовер. Светлый блондин. Лицо белое, чистое. Прямой, сухой профиль. Длинная, в четверть, ярко-рыжая борода. Он в широких казачьих черных шароварах с красным войсковым кантом. Белая широкая чистая рубаха вобрана, по-станичному, в «очкур». От жары – бешмет нараспашку.

Когда станицу заняли белые, дроздовцы, он был арестован, во дворе станичного правления выпорот плетьми своими же станичниками, препровожден в Екатеринодар в тюрьму для суда. Это было летом 1918 года. При оставлении Екатеринодара белыми войсками был выпущен на свободу, вернулся в станицу и автоматически вновь стал комиссаром ее. Все это я знал, и теперь я рассматриваю и изучаю его. Безусловно, умный казак, не злой и не мстительный. Говорил искренне своим станичникам, и они ему верили. Поверил и я его словам, но я уже не верил красной власти, как и не поверил, что они, казачьи делегаты, на съезде «возьмут верх». Вся сила была уже в красной Москве, но не на местах.

Так и оказалось. Съезд единогласно признал власть народных комиссаров и послал приветственную телеграмму Ленину. После этого началась сортировка капитулированной Кубанской армии. Нам доставляли газеты. Прочитали, что все члены Кубанской Рады отправлены в Москву. Сообщение заканчивалось злым и ехидным стихотворением под заглавием «Вбит осиновый кол в Кубанскую Краевую Раду».

Началось «очищение Кубани от вредного элемента». А Горин, разочаровавшись во власти, отойдет от нее и умрет в станице своей смертью.

О сотнике Веприцком. Наш лагерь

– Господин полковник, Вас спрашивает какая-то барышня, – говорит мне кто-то.

Я иду к воротам и вижу одинокую, робко стоящую девушку лет шестнадцати. Она очень скромно одета, но чистенько. Лицо приятное, благородное. Стоит сиротиночкой.

– Я полковник Елисеев, что Вам угодно? – говорю ей.

– Вы командир 1-го Лабинского полка? У Вас в полку был наш брат, сотник Веприцкий,