За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

каждый день иметь дело с вампирами, – вздохнул больной, и на другой день общение с пиявками повторили. Для каждой из шестерых нашлась новая фамилия, уж очень много врагов числилось в списках у писателя, и на сей раз в пиявках оказались Нусинов, Пикель, Блюм, Кривобок (он же Невский), Горбачев и Сутырин.

– И большая часть уже расстреляна, – заметила Елена Сергеевна.

– Уж не Мадленой ли Нюренберг? Она же Трусикова-Ненадежная. Револьвером из сумочки. А?

– Тайна сия велика есть.

Снова помогло, но ненадолго, всего на сутки желаемого облегчения. Однако три дня миновало, а больной оставался еще на этом свете. Захаров потребовал новых анализов, в том числе и на реакцию Вассермана.

– Он что, думает, у меня застарелый сифилис? – возмутился Михаил Афанасьевич. – Этой дрянью я никогда не болел.

Вассерман дал отрицательный ответ, а вот результат другого обследования привел больного в уныние, после того как он потребовал показать ему выписку и, поднеся ее к самому носу, прочитал: «Исследование № 47445,46 больного М. А. Булгакова от 25.09.1939. Количество остаточного азота в крови по методу Асселя – 81,6 мг % (норма – 20–40 мг %). Реакция на индикан по методу Газа дала следы».

– Проклятый азот!

Остаточный азот в крови вдвое выше нормы заявлял о почечной недостаточности с той же непреложностью, как жандарм в «Ревизоре» о приезде страшного чиновника из Петербурга. Надежды рухнули, и он как доктор не мог больше себя обманывать. Но как человек все еще рад был бы обманываться. Когда пришел Ермолинский, а ходить он стал, в соответствии с данным обещанием, почти каждый день, Булгаков сказал ему:

– Имей в виду, самая подлая болезнь – почки. Она подкрадывается, как вор. Исподтишка, не подавая никаких болевых сигналов. Именно так чаще всего. Поэтому, если бы я был начальником всех милиций, я бы заменил паспорта предъявлением анализа мочи, лишь на основании коего и ставил бы штамп о прописке. Дни мои сочтены. Тебе поручаю писать некролог.

Сергей Александрович поморщился, но ничего не ответил.

Тут пришел еще один давний друг семьи – заместитель директора Большого театра Леонтьев.

– Яков Леонтьевич, – заговорил с ним Булгаков. – Вы человек опытный, а я тут по случаю умирать собрался, помогите правильно составить завещание.

– Господь с вами, Михаил Афанасьевич! – всплеснул руками добрейший Яков Леонтьевич.

– Может, хотя бы Господь со мной, а не против меня, как большинство граждан СССР, – усмехнулся Булгаков. – Но я не шучу. И хотелось бы еще усыновить Сережу. Можно это сделать?

На другой день Ермолинский явился наряженным под иностранного корреспондента, каким его изображали в советской сатире, – кепи с большими ушами, застегнутыми на макушке, клетчатый пиджак, бриджи, гетры в шашечку.

– Здравствуйте, – обратился он к Елене Сергеевне с акцентом. – Могу ли я взять интервью у великий писател Бульгакофф?

– Проходите, – смутилась она и поспешила к мужу: – Миша, там Ермолинский шалит что-то.

– Шалит? Это интересно, тащи его скорее.

– Здравствуйте, тофарищ Булгаков, – вошел Сергей Александрович, вытаскивая из кармана блокнот и карандаш. – Мировое человечество жаждет знаний о вас. Могу ли я взять у вас интервью?

– Что ж, – улыбнулся Михаил Афанасьевич, – валяйте.

– Альзо, – продолжая играть немца, произнес Ермолинский, удобно расположившись в кресле рядом с лежащим на кровати Булгаковым. – Скажите, чем было для вас появление на свет?

– Вопрос задан остроумно, – оценил спрашиваемый. – Поначалу я отнесся к своему рождению весьма легкомысленно, считая сей факт полнейшим пустяком. Или, можно сказать, недоразумением, которое вскоре выяснится, и меня вернут обратно куда-то туда, откуда я выпал. Но чем дольше я жил, тем больше с грустью понимал, что все это всерьез и надолго.

– Пожалуйста, помедленнее, я не успеваю записывать.

– Хорошо, буду помедленнее. Все люди в младенчестве относятся к жизни слишком легкомысленно, а когда приходит время умирать, начинают воспринимать жизнь чересчур значительно. Я жил излишне шуточно, но при этом переживал невзгоды излишне страдальчески.

– Как вам досталась фамилия Булгаков?

– В насмешку. Я всю жизнь баламутил общественность, а Булгаков происходит от татарского «булга», что значит «взбалтывание», «смута», «суета», «беспокойство», «склока». Кстати, примерно такое же значение и у псевдонима «Мольер». Тверичи говорят: «Кончай булгачить!», и это означает: «Кончай беспокоить и дурачиться!» На днях мне один мой знакомый по фамилии Азот тоже сказал: «Кончай булгачить!» Так что, видите ли, фамилийка досталась говорящая, полностью отражающая картину моего глупого характера.

– Ферштей. Теперь скажите, были ли у вас отец и мать?

– Хороший вопрос. На иного смотришь и сомневаешься, что его родили отец и мать, а не пиявки, которые по природе своей гермафродиты. И отец, и мать у меня были, и должен признаться, происходили они из классово чуждой среды гомо сапиенсов. Тип: хордовые. Класс: млекопитающие. Отряд: долгополые. Семейство: мракобесные. Род: попы. Вид: православные. Но что очень хорошо, и сие обстоятельство спасает меня, родители мои не были дворянами, ни курскими, ни орловскими, ни тьмутараканскими.

Заглянув к приятелям, Елена Сергеевна нахмурила бровь, не понимая, что же происходит, балаган или нечто серьезное, значение которого ей пока неподвластно.

– Есть не хотите?

– Позже, душенька, иностранный корреспондент у меня интервью берет про мою жизнь.

– Понятно. Можно послушать?

– Если только вы не опубликуете это раньше, чем я, – взвился Ермолинский.

– Клянусь прахом Наполеона! – И Елена Сергеевна подняла вверх правую руку.

– Тогда ладно.

– Отец мой Афанасий Иванович, – продолжал Булгаков, – был преподавателем Киевской духовной академии и автором многих книг, за что удостоился попадания в энциклопедию Брокгауза и Ефрона, том четвертый. Мать Варвара Михайловна, урожденная Покровская, таковой чести не удостоена, но была необычайно мила и добра, и, ежели у меня получается вспомнить прохладное тепло ее ладони на моем лбу, любая головная боль улетучивается. Воистину, как рукой снимается. Чудесная была женщина, светлая головушка, гимназию с золотой медалью окончила, книг много читала. Родив меня, до того увлеклась этим делом, что добавила еще шестерых. И все мы были озорные и веселые, шутить любили и умели…

Тут Михаил Афанасьевич умолк с лирическим выражением лица и стал смотреть куда-то мимо жены и друга. Так продолжалось минут пять, прежде чем корреспондент кашлянул и задал новый вопрос:

– Могу ли спросить, каковы были ваши первые литературные опыты?

– Что? А, первые… «Похождения Светлана».

– Нихт фершей. Светланы?

– Нет, именно Светлана. Лет в шесть я сочинил сказочку, где фигурировал светлячок по имени Светлан. Смешно, но я боялся кому-либо ее показывать. В молодости я был очень застенчив. До конца жизни, пожалуй, не избавился от этого недостатка, хотя и научился скрывать его. В середине двадцатых годов мне довелось встретиться в Москве с писателем Паустовским, тоже киевлянином, с которым я учился в одной гимназии. Мы не дружили