Мемуары - Станислав Понятовский

рода инстинктом, король надумал пригласить к себе нескольких музыкантов и попросил их играть самые грустные мелодии, какие только придут им в голову. Их музыка вызвала кризис, король почувствовал, как его глаза наполняются слезами — и они текли потом почти час, хотя король сам не мог бы объяснить причины их появления.

Сразу же вслед за тем он ощутил огромное облегчение, голова перестала болеть — началось выздоровление. Болезнь короля, носившая неопределённый характер и тем сбивавшая с толку врачей, перешла в перемежающуюся лихорадку, продолжавшуюся ещё несколько недель, причём длительность её приступов постепенно сокращалась, пока король полностью не выздоровел. Это произошло в ноябре...

Во время болезни короля в Варшаву прибыл господин Дюран, возвращавшийся после завершения своей миссии в России. Король, хорошо знавший Дюрана в бытность его французским резидентом в Польше при Августе III, пожелал увидеть его — и Дюран весьма настойчиво подтвердил ему то, что сообщило ранее французское министерство: в интересах короля лично, как и в интересах всей Польши, поддерживать возможно более полное взаимопонимание с Россией.

VIII

Мы отметили уже, что посол Штакельберг был весьма склонен ко всему французскому. Он мечтал о сближении своего двора с версальским, но политические симпатии его государыни были так далеки от позиции Франции, что он не решался ни предпринимать в этом направлении каких-либо демаршей, ни делать публичных заявлений.

Он не был пруссофилом, но боялся задеть слишком хорошо известную любовь Панина к королю Пруссии. Он ясно видел в то же время, что, если его двор хочет удержать предпочтительное влияние России в Польше, ему необходимо продемонстрировать стремление и готовность защищать Польшу от захватов со стороны её соседей.

Он полагал, к тому же, весьма полезным для себя побывать при дворе, чтобы рассеять неблагоприятное впечатление о себе, которое мог, как он предполагал, создать там в последнее время Браницкий.

Все эти мотивы подталкивали Штакельберга на столь настойчивые просьбы об отпуске на несколько месяцев, что он, наконец, такой отпуск получил, и отправился в Петербург в январе 1776 года. Невзирая на всю его горячность и хитроумность его доводов, ему лишь с большим трудом удалось добиться от двора приказаний, исполнение которых и привело к тому, что произошло на сейме 1776 года.

Едва же Штакельберг успел покинуть Петербург, как Игнаций Потоцкий отважился представить туда формальный донос на него. Он обвинял Штакельберга в явно пристрастной поддержке короля, притягивавшего к Польше, как говорилось в доносе, многие умы, которые, не будь его влияния, примкнули бы к России. Игнаций Потоцкий уже получил от короля и звание нотариуса Литвы, и ордена, и разного рода преимущества, но он считал себя вправе вредить королю, ибо не стал ещё министром. Его донос содержал и различные рекомендации, позволявшие сделать вывод, что Штакельберг — не самый подходящий человек, способный отстаивать интересы России в Польше.

Этот донос, сделать который Потоцкого побудил Браницкий, произвёл, однако, лишь тот эффект, что Штакельберг стал осмотрителен, медлителен и чуть ли не робок при исполнении своих проектов.

В то же время донос послужил Штакельбергу предлогом всячески стеснять короля и препятствовать ему во всём, что касалось новых назначений и повышений. Каждый раз, как место сенатора или министра оказывалось вакантным, Штакельберг выказывал недовольство королём, если тот не согласовывал с ним, каким образом следует добиваться большинства голосов в Постоянном совете, необходимого, согласно новым установлениям, чтобы выдвинуть троих кандидатов на данный пост, выбирать из которых, по закону, имел право король — но Штакельберг считал это право своим...

Суть же споров по этому вопросу, то и дело возникавших между королём и послом, заключалась вот в чём. Король отдавал предпочтение кандидату, в патриотизме и деловых возможностях которого не сомневался, и знал к тому же, что этот человек пользуется наибольшим доверием в той провинции, сенатором от которой или министром которой он должен был стать. Штакельберг же почти никогда не соглашался назвать ни подлинным патриотом, ни человеком добродетельным, ни соответствующим вакантному месту кого-либо, кто не был предан ему без остатка — даже в тех случаях, когда долг этого человека перед законом, перед его родиной и его согражданами должен был внушать ему необходимость соблюдать известную самостоятельность суждений.

Королю пришлось заявить Штакельбергу однажды:

— И я сам, и каждый добропорядочный польский гражданин, именно из патриотизма являемся друзьями России, наш долг — предпочитать Россию всем иным соседям Польши, ибо мы убеждены, что подлинные интересы России в том и состоят, чтобы не приносить нам больше зла, и препятствовать другим нашим соседям делать это.

— А чтобы поставить преграду злу реально, необходимо усовершенствовать нашу конституцию, укрепить нашу армию и сделать доходы Польши более солидными — и чем меньше при этом будет в Польше того, что в свободных странах называют «оппозицией», тем легче будет выполнить эти поистине великие задачи.

— Для того же, чтобы сократилась оппозиция, необходимо, чтобы возросли любовь и доверие большинства нации своему королю, а это, в свою очередь, может произойти только тогда, когда нация увидит, что места министров, судей, сенаторов и всех других высокопоставленных лиц заняты людьми, качества и таланты которых всем широко известны.

— Иначе может произойти обратное: увидев, что все эти места заняты людьми с запятнанной или даже просто сомнительной репутацией, добропорядочная часть нации непременно скажет себе: «как можно поддерживать короля, который, очевидно, не заботится о благе государства или вообще не знает, что это такое — раз он делает такой скверный выбор... И следует ли нам, как добрым патриотам, держать сторону России, которая несомненно не желает нам добра, раз выдвигает на ответственные должности людей развращённых...»

— И имейте ещё в виду: эти самые развращённые люди, которым вы покровительствуете, повернутся к вам спиной в ту самую минуту, как другие державы решат перекупить их у вас.

Пожелай Штакельберг принять во внимание справедливость этих доводов и действовать соответственно, на стороне России была бы вся нация — так, что лет через десять или двенадцать все остальные державы, вместе взятые, не нашли бы и тридцати человек во всём королевстве, пожелавших быть с ними заодно — и против России.

От Штакельберга зависело представить своему двору вещи в их подлинном свете — он хорошо этим ему послужил бы, и Польша не была бы потеряна...

К сожалению Штакельберг придерживался иных принципов. Он почти всегда предпочитал людей, готовых ему продаться. А короля он убеждал в том, что ему не следует придавать никакого значения мнению большинства нации и что надежду