Супчик от всех бед - Рената Вельш

— Вот, возьми, я его вчера нашел. И передавай привет своей маме.

Человек обошел ее кругом, как будто желая осмотреть со всех сторон, поднял руку, помахал и развернулся. Он быстро удалялся пружинистой походкой, ветер раздувал «крылья» его пальто.

Постепенно оцепенение у Юлии прошло, она будто оттаяла. Она побежала в том направлении, куда двигался этот человек, неслась до самых ворот парка, но мужчины нигде не было видно. Не останавливаясь, Юлия бежала вверх по улице, пока у нее не закололо в боку и она не поняла, что искать дальше совершенно бессмысленно. На трамвайной остановке неподалеку была скамейка под навесом, Юлия села и стала стараться дышать как можно ровнее и спокойнее.

Этот человек не мог быть ее папой. Она ошиблась. Наверняка это какое-то помутнение рассудка. Ведь бывает, что люди вдруг слетают с катушек, теряют голову, сходят с ума. В один день. В одну минуту. Может, ей что-то подсыпали в еду. Но кто?

Она пыталась представить себе ту фотографию. Но это не очень-то выходило… Изображение оставалось нечетким, смазанным, как папино лицо в ее воспоминаниях.

Папу она бы узнала. Хотя и видела его в последний раз, когда ходила еще в детский сад. Нет, в первом классе.

Он бы не стал над ней смеяться. Он бы от нее не отвернулся. Он бы не ушел. Он бы, по крайней мере, попросил у нее адрес. Бред! Папа знает адрес. Он же жил здесь, в этой самой квартире.

А если всё-таки это был он?

В первое мгновение она была так уверена… Разве бабушка не говорила, что первое впечатление всегда самое правильное? На второй взгляд можно подумать, что ты ошибся. А на третий или самое позднее — на пятый понимаешь, что первое впечатление всё-таки было правильным. Но бабушка тоже может ошибаться. Конечно, может…

Он сказал: «Не то чтобы я против быть твоим папой, но просто я не он. В общем-то, даже жаль». И эти слова звучали очень печально.

Поговорить об этом Юлии было не с кем. С мамой — точно нет, с бабушкой — тем более. С фрау Крониг? Она сунет ей градусник и потащит к врачу. Проще всего — с Марселем. Но с ним-то как раз обсуждать такое совсем нельзя, он ведь влез на папино место. Хотя нет, вообще-то не влезал, но мама берет его под руку, будто так и надо.

Мама с папой развелись. Мама может вешаться на кого хочет. Папу это больше не касается. Ну а что насчет дочки? С дочкой развестись нельзя. И с отцом тоже развестись нельзя. Имеет ли она право считать Марселя милым, даже больше, чем милым? Не предательство ли это по отношению к папе? Может, тот человек потому и сказал, что у него нет дочери…

Бред. Всё это бред. Ее папа не бездомный, ее папа где-то за границей и однажды вернется, обнимет ее, они сядут в его машину и… Ее рука в кармане куртки случайно нащупала шарик. Он был теплый. Юлия покатала его туда-сюда по ладони, а потом вытащила наружу. Шарик был с синими и зелеными прожилками, а в одном месте у него был крошечный острый пупырышек. Почему этот человек подарил ей шарик, хотя он вовсе не ее отец?

Она так мало знала о своем папе. Раньше, очень давно, она иногда спрашивала маму о нем, но мама от этого сердилась или, что еще хуже, расстраивалась. И Юлия перестала задавать вопросы. В голове у нее была картинка: они с папой сидят на скамейке и лижут мороженое, всё время вокруг верхушки, и папа смеется, потому что у нее мороженое на носу. Всё слегка расплывалось, как на фотографии, сделанной через забрызганное дождем стекло, но всё равно это была красивая сцена. Была еще вторая: там папа нес ее на руках вверх по лестнице в квартиру, но эта картина Юлии не так нравилась, потому что там фигурировала еще кровавая рана на колене. Юлии больше нравилось щупать шрам, который остался от той травмы: по какой-то странной причине она успокаивалась, проводя кончиками пальцев по этой выпуклой линии у себя на колене. Несправедливо, что мама ничего не рассказывает ей о папе. Юлия даже не смогла бы ответить на вопросы о нем в анкете для друзей. Она не знала, какое у него любимое блюдо, любимая музыка, любимая книга, любимый вид спорта и даже — как зовут его друзей. Она не знала совсем ничего.

Юлия обошла парк кругом, а потом — еще один раз. Только наступив во второй раз в одну и ту же лужу и промочив левую ногу так, что вода в ботинке хлюпала при каждом шаге, она двинулась домой. Входную дверь Юлия закрывала за собой очень осторожно и как можно тише — ей не хотелось, чтобы сейчас фрау Крониг приглашала ее на обед. Она сняла ботинки в прихожей, бросилась на кровать и стала считать трещинки на потолке. Это был он. Это был не он. Это был он. После каждого подсчета результаты получались разные. В какой-то момент захотелось есть. «Так тебе и надо!» — подумала она.

Когда домой пришла мама и позвала Юлию, та не ответила. Мама вошла в комнату, зажгла верхний свет.

— Что с тобой? Ты заболела?

— Ничего.

Мама не отступала и начала злиться.

— Если ничего, тогда вставай, сделай милость. Ты хотя бы уроки сделала?

«Хотя бы… Нет, не сделала. Да и зачем их делать?»

А мама продолжала:

— А почему не сделала?

«Почему, почему? Времени не было. Мне надо было подумать. Нет, я так ничего и не поняла. Просто потому что подумать не получилось… Не было времени. Мне ведь нужно было считать эти чертовы трещины на потолке, чтобы наконец-то получить ответ».

Мама стояла, прислонившись к дверному косяку, и покачивала левой ступней. Юлия подошла к письменному столу, открыла тетрадь, написала дату. Большими, разборчивыми буквами. Она чувствовала мамин взгляд у себя на затылке, но не оборачивалась.

Через некоторое время мама спросила:

— С каких это пор ты делаешь уроки здесь? Ты же обычно сидишь за кухонным столом…

— Да, — Юлия знала, что это не ответ на мамин вопрос, но при всём желании ничего другого сказать не могла.

Марсель этим вечером не пришел и на следующий день — тоже. Мама подолгу сидела перед телевизором.

* * *