Жаворонок - Энтони Макгоуэн

Мне пришли на ум некоторые из блюд, которые пытался готовить отец, когда он не просыхал и был не в себе — до того как появилась Дженни и привела его в порядок. Как-то раз, например, приятель-собутыльник подарил отцу фазана, которого переехал на машине. Приятель сказал, что фазан отвиселся у него, сколько надо, и его уже можно готовить. Отец к тому времени пил несколько дней подряд и не знал, что с фазаном делать. Поэтому просто засунул его в духовку целиком — с лапками, перьями, кишками и всем остальным.

Фазан, хоть и помятый колёсами машины, был красивый. Как сейчас помню его отливающую синим и зелёным головку и яркую кроваво-красную блямбу вокруг жёлтого глаза. Красивой была даже его золотисто-коричневая спинка — на ней можно было насчитать миллион оттенков от жёлтого до чёрного. Сзади тушку фазана украшали два великолепных длинных пера, расчерченные поперечными полосками и похожие на железную дорогу, которая ведёт в небо. В общем, отец засунул это чудо в духовку и уснул на диване. Мы с Кенни умирали от голода. Несколько дней мы не ели ничего, кроме тостов. Просто тостов, без всякого там масла или маргарина.

Мы с Кенни сели ждать, почему-то рассчитывая, что фазан получится похожим на жареных цыплят, которых показывают в рекламе по телику. Наверно, это мы так отупели от голода. А ещё в те времена мы часто чесались. Скорее всего, и пахли мы…

И да, сначала мы почуяли запах. Отвратительный. К смраду от горелых перьев примешивалась вонь дерьма, оставшегося в кишках, которые, как я уже говорил, никто из фазана не вынул… Но вся эта вонь сгущалась постепенно, и поэтому мы почти не обращали на неё внимания.

Сколько готовится фазан, мы даже приблизительно не знали. Помню, мы сидели за кухонным столом и терпеливо ждали, пока он будет готов.

А потом вдруг в духовке глухо бахнуло, как будто кто-то бросил на пол тяжёлую сумку. Я распахнул дверцу духовки, и оттуда повалил чёрный дым. И вонища поднялась такая, как если бы грязный бродяга сначала обделался, а потом поджёг свои трусы.

Я выключил духовку, и мы с Кенни, чтобы не задохнуться насмерть, выскочили на улицу. Выждав там минут десять, мы вернулись в дом. Отец так и дрых на диване, но теперь во сне что-то бормотал и откашливался.

Я достал фазана из духовки. Если бы не видел, как отец его туда клал, я бы ни за что не догадался, что это такое. Он был похож на жертву кошмарного эксперимента, который окончился катастрофой. Чёрные остовы перьев, клочья внутренностей и мяса…

— По-моему, он взорвался, — сказал Кенни.

В тот день у нас на ужин снова были тосты.

Я откусил ещё кусок от изготовленного Кенни сэндвича с сыром и джемом. На этот раз, когда я знал, что меня ждёт, он показался мне почти вкусным. Всего-то надо было заставить себя вообразить, что в сэндвиче не джем, а маринованные огурчики. И вообще мне, умиравшему от голода и продрогшему до костей, сэндвич пришёлся очень кстати.

Стоя у заборчика, я смотрел на ущелье. Скалы по берегам, несущийся между камней стремительный поток — всё это было как в документальном фильме про дебри Америки или России. Только меньше. Запросто можно было представить, как в ручье ловят лосося медведи, а под деревьями рыщут волки.

— Мне тут нравится, — сказал Кенни.

— Ага, тут вполне ничего. А скоро мы вообще выйдем на тропу. Потом найдём деревню, и всё у нас станет совсем замечательно. Но дай-ка пока проверю — вдруг дурацкий телефон здесь ловит и можно позвонить отцу, сказать, что мы задерживаемся.

Достать телефон из кармана оказалось непросто — окоченевшие руки действовали неуклюже, как ласты. Сигнал по-прежнему не ловился, и вдобавок почти сел аккумулятор. Я поднял руку с телефоном над головой. Это было глупо — как будто несколько дюймов что-то значили для сигнала, который передаёт спутник, летящий на орбите в тысячах километров над Землёй. Возможно, чуть умнее я поступил, когда в надежде поймать сигнал перегнулся через деревянное ограждение и вытянул руку с телефоном над ручьём.

Я так и не понял, как так вышло, но телефон вдруг выскользнул у меня из руки. Всё произошло в одно мгновение: вот он у меня в руке, а вот уже падает, медленно кувыркаясь на лету. Времени на длинные, связные мысли у меня не оставалось, но в голове успело мелькнуть несколько образов. Дженни, милая Дженни. Она спасла нашего отца и этим спасла нас с Кенни. Она подарила мне этот телефон, купила его на деньги, заработанные тяжёлым трудом ночной медсестры.

Я ринулся за ним, но упёрся бёдрами в верхний край заборчика. Вытянулся чуть сильнее и всё-таки дотянулся до телефона. Но схватить не успел. Он ударился о мою руку и подскочил кверху — и тут я понял, что его поймаю. Это как в крикете, когда мячик выскакивает у тебя из рук, но при этом подлетает вверх, и ты знаешь, что со второй попытки точно его схватишь.

И я его схватил. Телефон был у меня. Но гнилой заборчик не выдержал моего веса. Я услышал треск и почувствовал, что он падает. Обернувшись взглянуть на Кенни, я увидел, как улыбка на его лице сменяется гримасой ужаса.

А потом я полетел вниз.

11

Думаю, я только потому и выжил, что повернулся к Кенни. Не обернись, я бы грохнулся прямо головой на камни. Упасть с высоты семи или восьми метров — это обязательно насмерть? Скорее всего, у меня был шанс просто сломать себе шею и провести остаток жизни в инвалидной коляске, общаясь с окружающими движением глаз.

Благодаря тому что падал я не лицом в пропасть, у меня получилось уцепиться руками за край обрыва. О том, чтобы удержаться там, нечего было и думать, но отчаянной хваткой я замедлил падение. Набивая шишки и синяки, я ногами вниз сполз вдоль отвесного каменистого склона. По пути я здорово треснулся головой о каменный выступ, но не обратил на это внимания, пока не оказался в самом низу, но там меня накрыла уже совсем другая боль.

Вообще забавная штука эта боль. Когда у тебя что-нибудь болит — ушибленный мизинец на ноге, обожжённый палец, гнилой зуб, — важнее боли для тебя нет ничего на свете. Ты целиком помещаешься в ней. Боль