Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

одежду. Рыцарским духом зал наполнял лишь большой старый гербовый щит на его северной стене.

Жан ле Блан ковырял вилкой в салате, откусывая крупные куски от свежеиспеченной булки, издающей теплый, приятный аромат. Он молча кивнул шевалье и продолжал есть. Бертран присел рядом и положил на колени меч.

– Дядя Жан, я вот меч принес, немного ржавчина завелась. Знаю, ты любишь с оружием повозиться.

– Хорошо, Бертран, сделаю. Откуси-ка эту восхитительную булку – кухарка сегодня превзошла сама себя!

– Не хочу, спасибо. – Бертран налил из кувшина вина в бокал старому оруженосцу.

– Благодарю, мой мальчик! – ответил Жан ле Блан полным ртом.

– До ужина еще далеко, Бертран, – сказала Мадлен, подняв голову от вышивания, – может, немного салата?

– Нет, я не за этим пришел. Я хотел бы узнать, дядя Жан, о нашем гербе, ты долго служил отцу, а до этого и деду моему… Ты ведь знаешь, они ничего мне не говорили, а я вот подумал – конь что-нибудь да значит… И не было ли в моем роду каких-нибудь героев, кем бы я мог гордиться?

– Бертран, твои предки не отличались любовью к разговорам. Иной раз могли и сутками молчать. Ничего они не рассказывали о вашем роде. Деду твоему я служил мало, всего год, да и то это было спустя много лет после того, как он потерял руку. Знаю, что Гвидо д'Атталь был в Каркассоне, когда туда нагрянули крестоносцы, боровшиеся с ересью катаров. Твой дед был молод и состоял в войске виконта Раймунда Роже Транквеля, владельца Каркассона, и оказался вместе с виконтом в осажденном городе. Виконт, как и его сеньор – герцог Тулузский, спокойно относился и к катарам, и к евреям, и к мусульманам, да вообще к любому верованию. Ну, так говорили люди. Короче говоря, фанатизмом не страдали. Вот это и не простили крестоносцы, охотившиеся за еретиками. Деда твоего ранил арбалетный болт…

– Но дед говорил, что руку потерял в бою, его ему отрубили! – воскликнул удивленный Бертран.

– Ну а что ему еще оставалось рассказывать? Потерять руку в схватке – не то чтобы почетно, ничего здесь героического нет, но все же звучит мужественно. А вот когда ты только на стену поднялся, даже еще оружие не достал из ножен, а тебе в руку болт вонзается – это точно не тема для рассказов за стаканчиком вина о былых временах. Я от твоей бабки слышал, она не скрывала ничего. Говорила, что рука у деда твоего так распухла, что лекарь виконта сразу посоветовал ее отрезать, иначе Гвидо д'Атталь не дожил бы до утра.

– А откуда моя бабка это узнала? Дед ей рассказал?

– Она тоже тогда была в Каркассоне. В отличие от Гвидо, она, так сказать, с сочувствием относилась к этим катарам, или альбигойцам, к еретикам, короче, как ты их ни назови. Она тогда влюбилась в твоего деда, когда ухаживала за ним, раненым. После падения Каркассона, по договору между крестоносцами и виконтом, все жители должны были покинуть город. Твоя бабка почти что на себе вынесла твоего деда в одних портках и сорочке. Поправившись, Гвидо дал две клятвы – мстить крестоносцам и жениться на девушке, которая его спасла. Однако с первой клятвой возникла проблема – правой руки-то он лишился по локоть, теперь уж он не мог мечом владеть. Только недавно его виконт в рыцари посвятил, а тут и крест на всей его рыцарской жизни подоспел. Без руки не повоюешь! Тогда он решил вести тайную войну.

– Это как? – удивился Бертран.

– Укрывал еретиков назло крестоносцам.

– Где? Здесь?

– Да. Вот за этим же столом их и кормил.

– Быть не может! – воскликнул неприятно пораженный Бертран.

– Зачем мне тебя обманывать? Они здесь жили подолгу, отравляли своими бесовскими мыслями головы наших крестьян. Многим в замке это не нравилось. А Гвидо радовался, считая укрытие катаров правым делом, хоть взгляды их и не разделял. Твоего отца, который ребенком был, чуть было к себе эти еретики не переметнули. А потом наш молодой король Людовик заключил с герцогом Тулузским договор, и война закончилась. Правда, герцог потерял почти половину владений. Про то, что Гвидо водился с еретиками, доложили чуть ли не самому королю, ну, это я так говорю, сам точно не знаю. Сюда пришли люди короля и разрушили почти весь замок, только донжон оставили. Да и то последний этаж, в знак унижения, велели снести. Гвидо д'Атталь рвал и метал, а поделать ничего не мог. Двести королевских воинов вместе с королевским сенешалем неделю здесь стояли лагерем. Разрушали замок, устраивали облавы на катаров, повсюду рыскали, насиловали наших женщин, вытоптали половину наших виноградников, разорили погреб, все припасы сожрали. Часть крестьян убежали с катарами, часть погибли, сопротивляясь произволу королевских воинов. Дома этих людей сожгли, и все, что было на их участках, сравняли с землей. Потом сенешаль увел своих людей, а Гвидо со злости и смертельной обиды готов был в петлю лезть. Но удержался. Замкнулся в себе. Жил здесь безвылазно, почти ни с кем не общался. Отец за пару лет до этого уехал искать счастья. Меня он с собой не взял, хоть я был его оруженосцем, и даже чуть ли другом с самого детства. Гвидо жил угрюмо, всех вокруг ненавидя, сын перенял его молчаливость, даже некоторую нелюдимость. Поэтому я мало знал, о чем думает Роберт, чего ему хочется. Когда он уехал один, я даже не удивился. Роберт вернулся как раз под конец того года, когда договор с королем подписали и замок наш разрушили. Вернулся он с твоей мамой, женатым, и с тобой, новорожденным. Мелисента оказалась дочерью одного рыцаря, воевавшего на стороне Симона де Монфора – предводителя крестоносцев. Отец Мелисенты после войны приобрел много новых земель – отнятых у тех сеньоров, кто поддерживал еретиков. Сама Мелисента не рассказывала ни о чем таком, но Гвидо как-то сам все узнал, из какого рода твоя мать. Вот тогда он ее возненавидел, а так как Роберт защищал жену, то и сына проклял – мол, мы, Аттали, от этих крестоносцев, под предлогом войны с еретиками разорявшими наш край, так настрадались, а ты привел в разоренный дом женой дочь грабителя-крестоносца.

Бертран сидел, пораженный. Ему и в голову никогда не приходило, что в его семье могут быть такие истории. Однако того, чем можно бы гордиться, он не услышал. Кое-что из рассказанного Жаном ле Бланом он слышал от своих крестьян, но без какой-то взаимосвязи одних воспоминаний с другими, так, чтобы сложилась целостная картина.

– А что мой дед по маме?