Родной дом - Нина Александровна Емельянова

и выставлял вперед крутой свой лоб. Догадку дяди, что из чтения не будет толку, он счел случайной и несправедливой. Поэтому он повернулся с независимым видом, зачем-то залез на самый гребень крыши и начал читать.

Он только успел прочитать об исчезновении Людмилы и горе Руслана, как ему пришлось заложить пальцем страницу и приступить к внимательному осмотру улицы. К поскотине шли два строковских мальчика с холщовыми мешками за плечами. Виктору не надо было долго угадывать, с первого взгляда он мог сказать, что в мешках они несут кедровые шишки; шишки неровно выпирали из-под холста. Шишки несомненно были собраны сырыми, и ребята, конечно, будут их сегодня обжигать в костре: очень вкусная штука!

Он слез вниз с Пушкиным в руках — один палец заложен в книгу — и постоял молча, выражая всем видом недовольство. Мальчики с мешками были уже далеко, так что не было смысла бежать за ними.

— Лучше бы ты пошел в избу и почитал нам всем, — сказал дядя. — Ты почитаешь, а мы поработаем.

Витька оживился — предложение ему понравилось. Дома дядя Алексей стал вырезать поплавки из осокоревой коры, и Федя держал поплавок, пока дядя просверливал в нем дрелью отверстие.

Пришла тетя Лиза и позвала с огорода Катю и Таню-Куму. Когда все сели, Виктор открыл книгу на том месте, где читал, и хотел было начать, но задумался и опустил книгу на колени.

— Ну что же ты? — спросил дядя.

— Какой же интерес читать из середины? — ответил Виктор. — Я лучше вот это…

Он перелистал книгу и начал читать:

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия. трудов и вдохновенья…

Дядя Алексей сначала тихонько обстругивал кору, потом повернулся и стал слушать внимательнее. Тетя Лиза не раз взглядывала на него; она, видать, не ждала от племянника хорошего чтения, но с первых же фраз оно ей так же понравилось, как и дяде. Витька читал радостно и открыто, ясно произносил слова, и видно было, как увлекают его прекрасные стихи Пушкина. Через несколько минут дядя отложил в сторону ровный кусочек коры и опустив руку на плечо Федюшки, покарал ему, что надо сесть, а не суетиться перед глазами. Чувствуя внимание, Витька стал читать торопливее, дошел до конца строфы и остановился.

— Что ж ты остановился? — живо спросила Таня. — Он хорошо читает, правда?

— Да, читает он хорошо и со смыслом, — задумчиво сказал дядя Алексеи, но так сказал, будто у него оставалось что-то еще недоговоренное им.

— А я еще прочту. Ладно? — спросил Виктор и, не дожидаясь ответа, начал:

Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам…

Когда Виктор взволнованно и верно — правда, кое-где с излишним повышением голоса — прочитал «Песнь о вещем Олеге», дядя спросил:

— Ты что же, Виктор, очень любишь читать?

— Очень! Я и наизусть помню почти все, что читаю. — Ну уж, — с сомнением сказал Федя, — помнишь? — А вот!

Виктор начал читать наизусть только что прочитанные стихи. Сначала он говорил ровно, потом пропустил несколько строк, снова прочитал целую строфу, ухватился за внезапно выплывшие слова:

… Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Могуч и правдив… —

нет, сбился!

… Правдив… их язык… —

и замолчал.

— Вот так знаешь! — сказал Федя. — Эдак-то и я знаю. — И неожиданно для всех прочел эту строфу целиком.

Дядя Алексей посмотрел на тетю Лизу, покачал головой:

— Вот ведь какая штука: очень хорошо Витька читает!

Витька покраснел от удовольствия. Спросить бы его: «А как, в самом деле, надо читать?» — он ответил бы: надо останавливаться на точках и запятых и не спешить — так учили в школе. Но отчего получается выразительность чтения, он не ответит. Читается как-то само.

— Теперь мне ясно, почему Виктор говорит полными предложениями, — сказал дядя, — а в письмах фразы строит неверно. Ты, когда пишешь, Виктор, не поспеваешь за мыслью, пропускаешь буквы и даже слова.

Обрадовавшись, что его хвалят за чтение, Витька уже сам постарался объяснить, почему он пишет хуже, чем читает:

— Вот, дядя Алексей, когда я сажусь учить уроки, сейчас же является Федька. Он не понимает, что у меня важное дело, залезает на скамью, наваливается на стол, а то и вовсе повиснет и болтает ногами. Мне писать надо, а он меня толкает, от этого я и пишу криво.

— Но если знать, как пишется слово, то и при любых толчках ты напишешь его правильно.

— Так ведь я при нем не могу даже обдумать! Начнет разговаривать! Затянет свое: «Пойдем на лыжах, пойдём, а то мамка одного не пускает». Ну…

— … и пойдешь, — расхохотался дядя Алексей.

И все засмеялись, Федя громче всех.

— Ой, как смешно! — скривив рот, передразнил Витька Федю.

— Нет, это, конечно, не смешно, — сказал дядя, — я понимаю Виктора: нелегко работать, когда тебе мешают. Но вот Федя осенью пойдет в школу, тогда он сам будет стремиться к тишине.

— Конечно, буду, — сказал Федя.

— Дождешься тебя, как же! — буркнул Витька.

Он хотел сказать, что еще и мать часто отрывает его от уроков: то воды принеси, то сбегай в сельпо, то начисть картошки. Но про эти помехи дяде Алексею он все-таки не сказал.

В это время в окошко постучали.

— Почтальонка! — закричал Федя и, забравшись на лавку, открыл окно.

Круглолицая, с темными бровками, Нюра подала ему свежий номер районной газеты, письмо и сказала: «Смотри не потеряй».

Витька отобрал у брата синий конверт, взглянул и закричал:

— Ой, от Васятки письмо! Идите сюда все! Скорей! — И, высунувшись в окно, он замахал отцу, поправлявшему в ожидании машины изгородь.

Мать прибежала со двора, вытирая руки полотенцем.

— Ну, раз уж у вас тут читальня, — сказал отец, — тебе, Виктор, и читать! — Он достал пачку листового табаку, принес из чулана доску и, положив на нее табак, стал крошить его ножом.

— Ну? Можно? — в который раз уже спросил Витька и, обведя присутствующих взглядом, торопливо разорвал конверт.

Сначала Васятка писал о том, что теперь работает на заводе и, хоть не сразу, но все-таки становится слесарем «что надо». «… А все Иван Капитонович! Науку его помню с тех пор еще, как нас впервые привели в слесарный цех…»

— Иван Капитоныч мастером был у них в ремесленном. — объяснил отец. — Хороший мужик!

— «…и до сих пор мы с ним встречаемся. Тогда на первых порах нам, ребятам, не понравилась его требовательность, все он говорил: «Терпеть не могу несерьезности в работе». Строгий был, но очень вежливый со всеми человек. А как сердился,