Родной дом - Нина Александровна Емельянова

стали поднимать ее тонкий конец: столб снова полез вверх. Перехватывая руками ближе к середине жерди, они вытянули столб из ямы, и он, повернувшись, лег на зеленую траву.

Отец отер пот со лба, нагнулся и стал развязывать вожжи.

Дядя Алексей посмотрел па бревно, грузно лежащее на земле, и на тонкую, невысокую фигуру отца.

— Смышлен ты, Григорий! Силы совсем немного приложили, а добыли такое бревно! Тебе бы такелажником быть.

— А что это — такелажник? — спросил Витька.

— Такелажники, брат Виктор, работают по поднятию и установке тяжестей на стройках, где требуются смекалка и сноровка, — ответил дядя.

— Работа в батраках всему научит, — закуривая, сказал отец. — Когда мы еще в Инге жили, был там у нас сосед, дядя Петруха Стрижов. Ездили тогда в тайгу за лесом, за веснодельными березовыми дровами. Валили и сухостойные кедры: стоит великан, гладкий, без коры, кора вся обвалилась. Вот как-то везет он из тайги такой кедр, навалил на передок саней, и как раз этот кедр шириной по круп лошади. Я и спросил: «Дядя Петруха, как же ты мог один такое дерево и так ловко на сани положить?» — «А я ведь не один тут был, — отвечает, — мы вдвоем работали!» — «С кем же вдвоем?» — «А со Смекалкой-то! Вот с кем вдвоем». Глядя на него, и я учился — работать вдвоем со смекалкой.

Стремясь помочь взрослым, Витька забил в комель добытого бревна топор, чтобы отцу было удобно держать, а сам с дядей стал распиливать бревно на чурки. Комель в срезе был напитан водой, будто сосну только, что при-плавили по реке.

Потом отец колол чурки, и всюду, где под его топором раскалывался вдоль толстый сук, дерево было смолевое и крепкое.

— Вот и добыли смолье! — запрыгал Федя.

Выкорчевали еще два столба; последний был особенно толст и тяжел. Когда его стали резать, пилу зажимало, невозможно было протащить ее. Витька боялся, что отец скажет: «Плохо пилишь», — и, весь красный, старался не давить на пилу.

— Это крень; — сказал отец, — побьемся с бревешком. Дерево это росло криво, и на той стороне, куда кренилось, слои древесины уплотнялись, а на противоположной — расходились. Ни один уважающий себя столяр не возьмется из такой древесины делать путную вещь. Мне случалось тесать из дуговатого бревешка брус и доски пилил: их тут же и поведет. Крень эту ничем не выправишь, хоть под какой угодно груз клади. Бывает она у хвойных деревьев. Давай-ка, Витя, повернем это бревно с другого бока.

И с другого бока зажимало. Когда дерево все же распилили, Витька увидел, как и говорил отец, что на одной стороне слои мелконькие и расположены густо, а на другой — разошлись. Федя водил по слоям маленьким пальцем.

— Вот какая крень! — восхищался он.

Напиленные смолевые чурки раскололи, и Витька поставил их тут же, у изгороди, сушиться.

— Они никуда не денутся, — сказал он дяде Алексею, — их у нас здесь никто не потревожит.

Откуда ни возьмись, вывернулся Володька Малинин:

— Это чтой-то вы тут делаете? Зачем дядя Григорий этот пень добыл?

— За-чем? — протянул Витька. — Во-первых, не пень, а столб. Из него будет прекрасное смолье — вот зачем!

— А смолье для чего?

— Деготь гнать, — соврал Витька и осекся, перехватив строгий взгляд отца.

— Не-ет, рыбу лучить хотите! — закричал Володька. — Да, Витька, да?

Мешок наколотого смолья понесли домой, чтобы высушить в печи. По пути проводили отца до правления колхоза. Дорогой он шел и рассказывал:

— Про смолье даже в сказках сказывают. Было это в то время, когда бог за каким-то делом своим на землю приходил. Застал его дождь в лесу; надо развести костер, чайку согреть. Отодрал он лоскут бересты, зажигает его, а мокрая береста только корчится, свертывается и не горит. Ну, беда! И как-то нечаянно попался ему смолевый сосновый сук. Настругал он смолья и быстро под дождем развел костер. Навесил чайничек, вскипятил и зовет: «Иди-ка, батюшка Смольян, со мной чай пить! А за то, что ты, Корчун, мне костер разжечь не помог, будут тебя обдирать на туеса и будешь ты хранить в них воду».

У самого правления навстречу попался Илья Прокопьевич; он быстро шагал, торопился куда-то. Большая его крепкая фигура поравнялась с Витькой, на лице со впалыми щеками блеснули неожиданно весело голубые глаза.

— Несешь? — спросил он отца, останавливаясь и здороваясь. — Вон сколько у тебя помощников! Пожалуй, толк будет.

— Еще как будет-то, дядя Илья! — похвалился Виктор. — Мы такие столбы вытянули — шибко смолевые, тяже-о-лые!

— Опять ты, Виктор, выскакиваешь вперед взрослых! — строго сказал отец. Он скинул на землю мешок со смольем и поднялся на крыльцо. — Ну. я зайду в правление! А тебе, Виктор, думаю, пора на картошку. Поможешь дяде донести смолье, забрось его в печь, и идите.

Сейчас отец войдет в большую комнату, где на стене под портретом Ленина висит телефон и где теперь каждый день все говорят об уборке урожая, хотя хлеб на полях еще доспевает.

— Хорошо, папа, мы нынче пойдем обсыпать, — скромно сказал Виктор; надо было стараться, чтобы отец взял его лучить.

— Мы пойдем враз с ним, — сказал Федя.

— Надо говорить не «враз», а «вместе», — поправил Виктор. — Сколько тетя Лиза учит тебя, а ты все в толк не берешь!

Дома Виктор застал Таню Махову, мать передавала ей одетого в чистую рубашечку Андрейку. Кума, как звали у них Таню, уносила его к себе, чтобы «водиться» с ним, пока ее подружка Катя будет с Витькой обсыпать картошку. Зато, управившись со своей картошкой, Витька обещал помочь ей на огороде. Таня была беленькая, всегда в чистом светлом платьице, даже загар мало приставал к нежной ее коже, хотя, так же как и все другие ребята, она целые дни бывала на солнце. Витька и Таня учились в одном классе.

— Смотри же, Виктор, — сказала мать, — твое бы дело за Андрейкой глядеть, а раз ты брата Куме сдал, то помни, что обещал Тане помочь.

— Ну!.. — протянул Виктор. — Пусть сама Таня скажет; когда-нибудь не исполнил я того, что обещал?… Скажи, Таня!

Таня помедлила с ответом, потом подняла на Виктора прямой и ясный взгляд:

— Не исполнил один раз… лет, два раза,-

— Что же? — изумился Виктор.

— Это в школе, — пояснила Таня. — Ты обещал мне одну вещь один раз, а потом еще раз обещал.

— А! — вспомнил Виктор. — Это я, правда, забыл.

— Что такое? — спросила мать.

— Нет, тетя Настя, мы сами разберемся с Виктором, — ответила светленькая, легкая девочка с двумя косичками, но так твердо, что дядя