Летная семья - Юрий Осипов

– А к нам-то ты зачем пришёл? – спросил меня командир.

Я объяснил. Командир взял меня за руку и повёл мимо пушек, мимо прожектора, мимо зелёных ящиков. Мы спустились по дощатой лестнице под землю. Там оказался самый настоящий дом – землянка, со столом, со скамейками и с большими полками, на которых лежали подушки и одеяла. И красноармейцы спали на этих полках. В углу у входа стояли винтовки, висели шинели, каски, противогазы.

Командир подошёл к пожилому красноармейцу, отдал ему мои дощечки, гвозди и приказал сделать самолёт.

– Истребитель или бомбовоз? – спросил красноармеец.

– И истребитель и бомбовоз, – попросил я.

Красноармеец очень быстро сделал самолёт – самый настоящий— с крыльями, с хвостом, с пропеллером. Он вбил в нос самолёта гвоздь и сказал, что это пушка. Я возразил: одной пушки мало.

– Гвоздей больше нет! – ответил красноармеец. И сказал мне, чтобы я сам вооружил самолёт – добавил пушек и пулемётов.

Я подумал и согласился: гвозди я найду и сделаю на самолёте сто пушек и сто пулемётов.

Командир сказал, что мой самолёт будет на ежа похож.

– Вот и хорошо! – улыбнулся зенитчик. – Таким самолётом немец враз подавится! – Все засмеялись.

А до дома я летел на самолёте. И потом я летал по всей квартире и стрелял, бомбил фашистов так, что бабушка уши заткнула. А вечером рассказал маме про зенитчиков. И про то, как я летал к папе, и что он живой и здоровый. И мы теперь воюем вместе, и что у нас с папой такие самолёты, которыми немцы обязательно подавятся.

ПАПА РАНЕН

Тётя-почтальон радостная пришла к нам домой и отдала бабушке бумажный треугольник. Я знал, что такие письма присылал папа. Бабушка торопливо надела очки и села поближе к окну. Читала она медленно. А когда прочитала, что папа ранен, отложила письмо и заплакала.

Услышав, что открывается наружная дверь, я радостно закричал:

– Мама! Письмо пришло, и папа ранен!

Мама уронила сумку и не стала даже подымать её. Она прислонилась головой к стене и стояла, стояла,..

– Мама! – теребил я её за рукав. – Вот письмо. От папы. Почитай!

Мама взяла листки и одетая стала читать. Потом ещё раз прочитала. И то улыбалась, то хмурилась. Я ничего не понимал, но тоже улыбался и хмурился.

– Папа скоро приедет? – спросил я.

– Скоро! – ответила мама.

ПАПА ПРИЕХАЛ

Несколько ночей подряд мы просидели в бомбоубежище. Немцы бомбили Москву и в нашем посёлке разбомбили один дом, Санька показал мне его. И мне стало страшно: от дома осталась только большая воронка с жёлтой водой. А по краям разбитые кирпичи, обгорелые доски и брёвна, битая посуда и разорванные, обгорелые книжки, тетрадки. Я даже нашёл альбом с фотокарточками. Такой же, как у нас. Только наш новый, а этот разорванный, грязный и мокрый, В посёлке говорили, что в том доме погибли люди.

Теперь, когда налетали немецкие самолёты, Санька дежурил вместе со взрослыми на крыше – «зажигалки» тушил. Меня туда не пускали, Я думал, что и в наш дом может попасть бомба и от него ничего не останется. Ни мамы, ни бабушки, ни меня. Только большая воронка и половина нашего альбома с фотокарточками отца, мамы, бабушки, меня. Страшно становилось. Хотелось позвать, отца. Но он и его лётная семья были где-то далеко-далеко.

Хотя я ждал отца и днём и ночью, он пришёл неожиданно. Загремели по коридору тяжёлые шаги. Распахнулась дверь. И вошли они двое – папа и дядя Дима, огромные, весёлые, в унтах, меховых шлемах и куртках. Я кинулся к отцу и сразу всё забыл: и войну, и бомбёжки, и всё-всё. Я прижался к его щеке, зажмурился и не хотел ни о чём думать и помнить. Отец был с нами – значит, всё было хорошо.

Когда мы сели пить чай и отец спросил, как мы здесь живём, я рассказал ему и дяде Диме про бомбёжки и про разбитый дом, где погибли люди. Про Саньку и про то, что у него отца убили немцы. Про то, что бабушка стоит в очередях в магазине долго-долго и потом у неё ноги болят. Про то, что мама приходит из госпиталя такая усталая, что даже не слышит, о чём я ей рассказываю. И про письма рассказал. И про свой самолёт.

Отец угощал меня шоколадом, а я не ел, спешил рассказать ему всё. Бабушка молчала, улыбалась и плакала и всё гладила отцово плечо, куда его ранило. А я всё вспоминал и рассказывал. Я даже привет лётной семье передал от «царицы полей».

Отец и дядя Дима всё чаще смотрели на часы. Потом переглянулись и встали. Я понял: они уходят.

– Пап! Не уходи! – сказал я и прижался к его груди.

– Надо, сын! – твёрдо сказал отец. – Но теперь мы будем рядом.

Они надели куртки, шлемы. И тут дядя Дима что-то вспомнил. Он достал из кармана фонарик и протянул мне.

– Бери на память, – сказал он.

Я взял фонарик. Я понял, сколько я их не проси остаться, они уйдут. Потому что – надо. Потому что – война. Потому что они – военные лётчики.

Мы с бабушкой проводили их до конца посёлка. И долго смотрели, как идут они двое по подмёрзшей земле, по осенней жёлтой траве в сторону лётного поля, где нет ни одного самолёта, где только скирды и копны соломы.

Вечером пришла мама и сказала, что ей в госпиталь звонил папа и всё рассказал. И что он очень рад, что я так повзрослел. Может, я и вправду уже повзрослел?

БОЙ В НЕБЕ

На следующий день я и Санька залезли на чердак испытать фонарик. Фонарик был замечательный. Он мог светить жёлтым, красным и зелёным светом. Но Санька даже на один день не попросил фонарик. Тогда я сам ему предложил:

– Бери! Тебе он нужней, когда ты здесь дежуришь!

– Но ведь тебе его подарили! – возразил Санька. – На память.

– А он будет общий – и твой, и мой, – сказал я.– И память общая – твоя и моя. Так даже лучше!

Санька согласился, что так лучше.

Мы долго пробовали фонарик. И уже собрались слезать с тёмного чердака, когда над головой загудело, словно по крыше катились танки. Санька бросился к чердачному окну, выглянул на улицу и тихо ойкнул. Я