Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

Весенний дождь благодатный, летний – живительный, осенний – нагоняет тоску да раскиселивает дороги. Небо – как порванные вылинявшие тряпки, висят тучи лохмотьями, с деревьев облетают последние, потемневшие листья. Неуютно и холодно. В такие дни хорошо сидеть у печки, вспоминать летние теплые деньки, заниматься домашними делами.

Митя прижимался курносым носиком к оконному стеклу и огорченно говорил:

– Ну вот, теперь на улицу не выйдешь, с ребятами не побегаешь.

– Ничего, сынок, скоро зима, снежок выпадет, укроет пригорки, куда как хорошо будет с горочки катиться, – утешал его Николаша.

Однажды Митя смотрел, как потоки дождя бегут по стеклу, и вздыхал от скуки.

– Кто-то идет, – вдруг крикнул он, – сгорбленный, еле ноги передвигает! Тятя, босиком мужик-то. Вон, голую ногу из грязи вытянул. Помнишь, как мы с тобой горе мыкали? Давай его к себе позовем, пускай обогреется.

– Зови, – согласилась мать. – Как раз сейчас обедать будем.

Митя выскочил за дверь и уж было собрался позвать странника, но тут же зажал рот обеими руками, чтобы ни один звук не вырвался наружу, и заскочил назад в избу.

– Запирай дверь скорее, тятя, миленький. Это же тот старик нехороший, а следом, верно, и старуха идет.

– Что ты переполошился? Какой старик?

– Его старуха нашу одежду продала и рубль у тебя с шеи срезала. Забыл, что ли?

– Отец, – ахнула Малаша. – Почему же он один, неужто с матерью беда стряслась?

Она выскочила за дверь, не обращая внимания на дождик, замахала руками страннику.

– Сюда, сюда! – закричала она.

Старик вместо того, чтобы ускорить шаг, остановился. Спина его согнулась еще сильней, видно было, что он задыхается от кашля. Наконец он оправился и так же медленно пошел к Малашиному дому.

Она во все глаза смотрела на отца. Жалость охватила ее душу, даже слезы выступили на глазах. Разве мог здоровый, сильный мужчина за несколько лет превратиться в дряхлого старика? Малаша узнавала и не узнавала отца. Он действительно был бос, а штаны с рубахой, никак не подходящие для этого времени года, едва-едва прикрывали тело.

– Мир дому твоему, – сказал Мартын, приближаясь и кланяясь хозяйке в пояс. – Позволь, добрая душа, в хлеву у вас переночевать. Хоть ночь в тепле и под крышей проведу. Недолго мне осталось ноги из грязи вытягивать, пожалей меня, хозяйка.

– Отец, – воскликнула Малаша, – неужто ты меня не узнаёшь?! Ведь я твоя дочь.

– Слабы глаза мои стали, – пробормотал старик, щурясь. – Какая ж ты мне дочка? Не Лушка ты и не Дунька, не Феклушка, не Акулька и не Нюрка. Думал, с добрым сердцем меня позвала, а ты насмехаешься. Эх! – Старик махнул рукой и хотел было уйти, но Малаша схватила его за рукав.

– Разве не было у тебя еще одной дочки?

– Померла она, – повесил голову старик, – уж как я по ней плакал! Была бы жива, я под чужими порогами бы не спал, как пес приблудный.

– Посмотри на меня, отец.

Мартын прищурился. Он видел перед собой красивое лицо. Глаза большие, серые, с длинными ресницами, и брови знакомые – вразлет, да нос-то чужой.

– Не узнаёшь? Это же я, Малаша. Нет у меня больше свиного пятачка. Заходи, отец, в избу, я тебе все расскажу.

– Малашенька, – вскричал Мартын, – дочка моя ненаглядная! Жива, жива родненькая. А мать-то… Ох, ох, горе, горе.

Дождь прекратился. Ветер подхватил полегчавшие выплаканные тучки и метнул их в сторону, солнце тут же выглянуло в просвет, и вдруг на небе показался кусочек радуги. Унылый серый день сразу стал ярким и сияющим.

Митя выскочил босиком на порог.

– Радуга-дуга, – весело напевал он, из других изб тоже высыпали ребятишки и начали месить грязь.

– Простудишься, – заругалась Малаша, – беги сейчас же в дом!

– Ничего, не простудится, – сказал Мартын, – радуга и летом веселит, а осенью и подавно счастьем сердце наполняет. Пускай мальчонка порадуется. Детские годы проходят быстро. Малаша, твой сынок?

– Мой.

– Признал я его, приходил к нам с Колькой. Да что ж Колька говорил, что ты померла?

– Заходи, отец, не стой на пороге, отдохни, поешь, все тебе объясню.

– Как судьба человеком крутит, – задумчиво проговорил Мартын, выслушав рассказ дочери, – будто пылинкой на ветру, куда захочет, туда и унесет.

– На судьбу мне грех жаловаться, – кротко улыбнулась Малаша, – в доме всего у меня вдоволь, сыночек на радость растет, муж любит, и ты, отец, теперь рядом со мной.

– Мать-то, – заплакал Мартын, – увидела бы тебя такой, в ногах бы валялась, прощения просила. Ох, знала бы она, что родного внучка́ обобрала.

– Расскажи, отец, что с ней случилось.

– Когда твои Коля с Митей ушли, мы и не слыхали, проснулись только к полудню. Смотрю, а Парашка узелок развязала, а в нем кусок свиного окорока и половина пшеничной ковриги. Я ее спрашиваю, откуда, мол, взяла, а она похохатывает. «Там, – говорит, – и взяла, где сейчас нету. Колька, видать, Малашку извел, вот я его и наказала, зипуны-то его и мальца продала». – «Ты что наделала! – говорю. – Они ж замерзнут. А мальчонка маленький совсем, не ровен час заболеет!» – «Ничего, они днем под весенним солнышком погреются. Так еще подарочек от Кольки получила, – похвасталась Парашка и показала серебряный рубль, – у Кольки на шее был. Я его срезала осторожненько, он и не почуял».

«Греховодница ты, жена, – говорю я ей. – Двух горемык обобрала: слепого и мало́го. Ведь нам с тобой легче живется, чем им. У нас крыша над головой есть, картошка в погребе, а они голодные, промокшие, уставшие. Вот куда они пошли? Подлая ты душа, и никакой урок впрок тебе не идет».

«Хоть как обзови, а мне хорошо и весело!» – смеется Парашка, а сама окорок кусает и хлебом заедает.

«Эх, жена, – говорю я, – за твой грех Малашка уродиной стала, а ты никак не уймешься, или гнева Господнего не боишься?»

«Чего мне его бояться. Или это грех – у зятя рубль позаимствовать? А я ему как помогала! Когда женился, четвертной сулила».

«Так ведь сулила, не дала».

«Ну и пускай Господь меня накажет, коли я такая плохая».

И вот веришь, Малашенька, дочка моя ненаглядная, речушка вышла из берегов, подхватила наш домишко и смыла его. Я сам еле выбрался, а Парашка…

Мартын опустил голову. Из его глаз капнули скудные слезы.

– Жалко мне ее, дочка. Сколько лет мы вместе прожили.

– Не плачь, отец, теперь я буду о тебе заботиться. – Малаша обняла отца.

Прошло время. Мартын оправился, прежняя сила к нему, конечно, не вернулась, но и на печи без дела он не лежал. Вместе с Николашей они начали ставить пятистенку, на золотые монеты прикупили земли. Мартын лично ходил на ярмарку за лошадью. Через год в новом