Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

Лестно мне показалось, что меня, без роду и племени, сироту горемычную, красавица купчиха полюбила. Вроде как я в своих глазах поднялся, ее достоин стал. Красивая она, слов нет. Глаза черные, коса в руку толщиной, а Малашка моя со свиным рылом мне все равно дороже. Пока рядом с купеческой дочкой был – вроде и чувства какие-то в душе появлялись, а расстался – и позабыл, ни разу о ней не подумал.

– Мама, дай хлебушка, мы с Егоркой с дядей Ильей в ночное пойдем, – в избу вприпрыжку влетел Митя.

Малаша быстренько собрала в узелок еду, отдала сыну.

– Хороший у тебя мальчишка, – вздохнул Николаша, – добрый, ласковый.

– И у тебя хороший, – ответила Малаша. – А давай, Коля, я тебе свою историю расскажу. Она у меня тоже интересная.

Чтобы не терять зря время, Малаша села за прялку и начала:

– К Рождеству Мартын Гаврилович всегда собственноручно колол свинью…

Зажглись и погасли звезды, месяц проплыл по небу – закончилась короткая летняя ночь.

– Вот и утро, – Малаша поднялась с лавки, – новый день начинается.

– И жизнь новая у нас начинается, – глухо произнес Николаша. – Не прогонишь ты меня, Малаша? Я ж тебя сразу по голосу узнал, а потом нос пощупал и себе не поверил.

– Как же тебя прогнать, – изумленно воскликнула Малаша, – когда ты мне всего на земле дороже?

– Сама видишь, я хоть и слепой, но тебе не обуза.

– Ах, Коленька, да если б ты только на печке лежал, я и тогда была бы тебе рада.

– Малаша, прости меня за все. – От стыда Николаша низко опустил голову, из глаз текли слезы.

– Что ты, Коленька, лицо прячешь? Не сдерживай чувств, пускай душа слезами очистится.

– Хоть бы мне на тебя взглянуть, да на Митяшу, сыночка моего родненького. Надо же, не знал, кем он мне приходится, а всем сердцем к мальцу привязался. Ох, как же я перед вами виноват…

– Ты провинился, ты вину и искупил, сына от погибели спас, меня – от позора.

– Глаза щиплет, от слез, что ли, – пожаловался Николаша, – прямо жжет, как тогда в лесу от огня папоротника.

– Давай я тебе глаза отваром промою. – Малаша достала кувшин с настоем травы, что дала ей Агашка.

– Ой, еще больней стало, мо́чи нет, – сквозь стиснутые зубы простонал Николаша, – будто ножом режет.

Слезы еще обильней потекли из его глаз.

– Вроде отпустило, – наконец сказал Николаша, – полегчало маленько.

Он раскрыл глаза, зажмурился и снова раскрыл.

– Малашка!

– Что ты, Николенька?

– Свет. То все темно вокруг было, а теперь свет появился. Будто кто пелену с моих глаз снял. Пятна какие-то яркие. Одно розовое.

– Это кофта моя, Коля.

– А юбка, неужто синяя?

– Да, – радостно засмеялась Малаша. – Коля, к тебе зрение вернулось?

– Вижу, я снова вижу. Господи, вот радость! – Николаша поднялся с лавки, подошел к жене, дотронулся до шелковистых волос, еще не спрятанных под косынку.

– Малашка?

– Что, Коля?

– Какая же ты красивая. Правду мне бабка Степановна пророчила, что на королевишне женюсь, на лебедушке белокрылой.

Малаша смущенно отвернула лицо.

– Не прячься, милая, дай хоть полюбуюсь на тебя. Взгляни мне в глаза, скажи, простила ли.

– Я на тебя никогда зла не держала.

– Подарочек мой носишь, – Николаша дотронулся до зеленых камешков на шее жены.

– Как надела, ни разу не сняла, будто знала, что от тебя они. Вон и сынок домой бежит, торопится, – сказала Малаша, бросая взгляд в окно.

– А что ж он говорил, что нос у тебя обычный? Митя только начал о своей матери рассказывать, я сразу на тебя подумал.

Малаша, покачав головой, взглянула на мужа.

– Любит Митенька меня, вот и не видел никакого изъяна. Он про мой нос и не спросил даже, будто всю жизнь такой курносый и был. Сердце у него чистое, плохого не замечает.

Николаша понурил голову.

– Мамка, тятя! – Мальчик влетел в хату, повис на шее у матери. – Как весело было! Крестный дал на лошадке покататься.

– Сынок, а у нас радость. Тятя твой прозрел.

– Ой, правда, миленький?

Митя подскочил к отцу, обнял его за колени. Николаша поднял сына, прижал к груди.

– Митенька, наконец-то я на тебя посмотреть могу. Синеглазый ты какой.

– Чего ж ты плачешь, тятя, радоваться надо, а ты плачешь.

– Эх, сыночек, у нас, взрослых, так бывает, плачем мы от счастья.

– Смешные вы, взрослые, – пожал плечами мальчик.

* * *

Начало осени было таким теплым, что порою казалось, будто опять вернулось лето. Счастье поселилось в маленькой избушке. Встав до свету, Малаша принималась за нескончаемые домашние дела. Но как ни старалась, обязательно то чугунком громыхнет, то ложку уронит. Николаша тут же просыпался.

– Уже на ногах, милая. Никогда ты не отдыхаешь. Что ж меня не будишь?

– Устал ты вчера, поспи немного.

– Добрая ты, Малашенька, всю работу готова на себя взвалить.

– Я привыкшая, сколько лет одна да одна.

– Но теперь-то мы вместе.

Солнце зажигало огни на траве, горела натянутая на былинки паутина, сверкали корзинки пастушьей сумки, все просыпалось. Медленно сбрасывали с себя дрему ракиты, росшие по берегам речушки, да и сама речка словно начинала убыстрять свое до того медленное течение. Раннее утро в деревне – благодать.

Малаша гладила спящего сыночка по светлой головушке:

– Митяша, мы с папой пойдем, крестный твой звал, помочь ему надо.

– Ладно, мам. – Мальчик переворачивался на спину, и Николаша с нежностью глядел на бессильно раскинутые ручонки, зарозовевшие щечки, сбитые худые коленки, высунувшиеся из-под одеяла.

– Малашка, – не раз говорил Николаша, – не налюбуюсь я на сыночка. Какая ж ты молодец, что сына сберегла.

– Это ты его спас, Коля. Не дал злому человеку его погубить, сам слепой был, а до дому довел. Я в избе сидела, и всех дел у меня было – на дорогу смотреть да ждать. А вы с Митей сколько всего пережили. Как вспомню об этом – сердце от боли заходится.

Вернувшись с работы, Николаша, какой бы ни был уставший, сажал Митю на колено и качал его, а то изображал лошадку, взгромоздив седока себе на шею.

Малаша часто вспоминала своих родителей и беспокоилась о них.

– Мы в тепле, сытости, – горевала она, – а мои отец с матерью живут впроголодь, в ветхой лачуге. Найти бы их, я б им ноги мыла, с ложечки кормила. Сама бы недоедала, недосыпала, лишь бы им было хорошо.

И в теплый ясный день печалилась Малаша, а уж когда зарядили дожди, заунывные и долгие, как панихида, Малаша и вовсе пала духом.

– Где вас искать, родные мои, – говорила она, – хоть