Кощеевич и война - Алан Григорьев

крикнуть Лис, но язык не слушался. А дышать становилось всё трудней. Что это? Неужели пожар?

И точно: крылья Птицы-войны вспыхнули огнём. В воздухе запахло гарью выжженных полей и сгоревших селений.

Вещун в ужасе шарахнулся в сторону и взмолился:

— Может, поговор-рим?! Почему ты не пр-ропускаешь меня к Смер-рти? А как же др-ревний уговор-р?

— Война стирает все былые уговоры. — Из раскрытого клюва вырвалась струя пламени.

До Лиса не достало, лишь лицо подрумянило. Если так пойдёт, его же тут запекут, как ягнёнка на вертеле. С хрустящей корочкой.

И он сделал первое, что пришло на ум: укусил себя за губу. Ой! Больно. Значит, не сон это вовсе? Зато оцепенение как рукой сняло.

— Эй ты, жар-птица недоделанная! — Лис рывком сел, стряхивая с покрывала пепел. — Чего разбушевалась? Не видишь, посланник к моей невесте летит, весточку несёт.

Война захлопнула клюв, сложила огненные крылья и уселась на стол. Клацая когтями, дошла до края и склонила голову набок, разглядывая княжича с недобрым любопытством. Он едва поборол желание нырнуть под одеяло и накрыться с головой.

— А я тебя знаю, — прогудела птица. — Ты тот, кто выпустил меня в этот раз.

— Я никого не выпускал!

— Ты просто не помнишь, как разломал мою клеть.

— Это был не я, а мой отец. А потом — Ратибор.

Лис закрыл уши ладонями, но обличающий голос продолжал звучать в голове:

— То были другие войны. А я — твоя от клюва и до последнего пёрышка. Благодаря тебе я стала такой сильной. Много крови, много пищи. Корми меня хорошо, княжич.

Страх только раззадоривал чудовище. Пришлось взять себя в руки, сделать глубокий вдох, потом выдох…

— Вообще-то я хотел завести канарейку. Ещё не поздно передумать?

— А ты забавный, — хмыкнула Война. — Теперь я, кажется, понимаю, что она в тебе нашла.

— Кто?

— Маренка. Ей всегда такие нравились. Дерзкие и весёлые.

— Ага, особенно Кощей. Вот уж кто весёлым был. Обхохочешься.

Лис вытер со лба пот и сажу.

— Иро-ония… — протянула птица. — Я понимаю. Ты просто не знаешь своего отца.

— Это я-то не знаю?

— Он продержался в женихах Маренки дольше всех. Самый жизнелюбивый.

— Хочешь сказать, чтобы быть суженым Смерти, нужно любить жизнь? — Лис поцокал языком. — Нехорошо как-то. Попахивает супружеской неверностью.

Он специально так сказал, чтобы позлить Войну, но та расхохоталась:

— Только Маренке не говори! Расстроится. У них с сестрицей старые счёты. Все, понимаешь, любят Жизнь, а Смерть никто не любит. Обидно ей.

Так вот, значит, почему Рена не хочет говорить о своей сестре. Что ж, её можно понять.

— Так уж и никто?

— Ну… вот ты, например, любишь? — Красный глаз подмигнул в темноте.

— Я — нет. — Врать было бессмысленно. — У меня же ледяное сердце. Я никого не люблю.

Птица-война расхохоталась. Не поверила, что ли?

— Эй, любовь-мор-рковь, вы пр-ро меня не забыли? — обиженно каркнул Вертопляс.

— Слыхала его? Пропусти! — Лис поражался собственной наглости, но во сне и не такое можно себе позволить.

— Накормишь меня, тогда пропущу.

— Зёрнышек насыпать? Это я могу.

Война покачала головой:

— Вроде большой, а такие глупости болтает. Дай мне ненависти, крови и страданий. Да побольше!

Лис внутренне содрогнулся. Но не он ли только сегодня говорил, что пойдёт до конца?

— Ты получишь, чего желаешь. Обещаю!

— Я запомнила твои слова, — кивнула Война, потом повернулась к Вертоплясу. — Можешь лететь к Маренке. Разрешаю.

— Благодар-рю! — Эти слова Вертопляса были обращены к Лису, конечно же.

А Птица-война взмыла под купол шатра и выпорхнула в отверстие для дыма. Но в воздухе ещё долго пахло гарью и палёными перьями.

Проводив взглядом опасную гостью, Лис почувствовал немалое облегчение: будто гора упала с плеч. Он немедленно начал клевать носом. Успел только подумать: как интересно! Оказывается, во сне тоже можно заснуть. А затем его сморило.

Сквозь дрёму он слышал карканье и какие-то обрывки разговора. Вертопляс кричал:

— Уговор-р, уговор-р!

Второй до боли знакомый голос (может, Маренин?) неразборчиво шелестел в ответ.

Лис попытался прислушаться к её бормотанию, но разобрал только:

— Не много ли ты просишь, птичка?

А дальше — снова карканье, свист степного ветра за стеной и отчётливое:

— Гр-раница.

Да. Сомнений не было. Они определённо находились на границе. Диви и Нави. Сна и Яви. Жизни и смерти. Выбирай, как говорится, любую, какая по нраву!

— Только ворона-вещунья может поторговаться со смертью. Ты знал это?

Кому был задан этот вопрос? И нужен ли на него ответ?

— Р-равноценный обмен!

Вертопляс каркнул как-то особенно громко, и Лис проснулся. Сердце стучало как бешеное — так и не скажешь, что бессмертное, холодное.

Первым делом он проверил количество пальцев на руках — говорят, верный способ распознать морок. Потом ущипнул себя за щёку. Уф, кажется, и в самом деле проснулся.

— Вертопляс? — Лис сел, коснулся босыми ступнями пола, поёжился.

Никто не отзывался.

— Рена?

Снова тишина. Только в дальнем углу — там, где лежало тело Мая, — послышался подозрительный шорох.

Лис сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Ох, только бы друг не стал заложным мертвяком! Бывало, он делал упырей из погибших дивьих и отправлял обратно воевать против прежних соратников. Неужели судьба решила отплатить ему той же монетой?

Он нашёл в себе силы встать, крадучись добрался до второго топчана, взял трость Мая, обнажил сокрытый в ней клинок, сорвал покрывало и