Отель «Большая Л» - Шурд Кёйпер

– Зачем задавать вопрос, если не веришь ответу?

– А почему кроме понедельников?

– По понедельникам мы не выступали. Я тогда пел в рок-группе.

– То есть ты знаешь, как завести подружку?

– Надо петь в рок-группе.

– А если не можешь?

– Значит, не повезло тебе.

От такого совета толку мало. Я решил не таиться и рассказал, что влюбился в одну девочку и хочу с ней встречаться. «Встречаться» – старомодное слово. Так Валпюту будет понятней, думал я. И он действительно понял.

– Послушай, маленький засранец, – сказал он, – за свою жизнь я побывал рокером, а потом, спаси господь, еще и хиппи, я объездил весь мир, переспал с тремя тысячами женщин, и ни одной из них я не предлагал со мной встречаться.

– Но ты же был влюблен.

– Один-единственный раз, – ответил Валпют. – И не знал, как это делается.

Он поднялся и прошелся вдоль стены с фотографиями, мимо всех этих красавцев с лощеными физиономиями.

– Это мои бывшие кумиры, старые мачо-самцы рок-н-ролла. Настоящие мужики. Туфта это.

– Какие самцы?

– Мачо. Крутые парни, которым все до лампочки. Так я думал. Я был от них в восторге и решил им во всем подражать. Это помогло. Вихлял бедрами на сцене. Сквернословил. Девчонкам это нравилось. Ты и представить себе не можешь! У меня было больше девушек, чем песчинок на тропическом пляже. Но я прикидывался. На самом деле я был… как это теперь называется… слабак. Размазня. А потом оказалось, что эти мои кумиры и сами такие же. Вот, полюбуйся. Мистер Элвис, главный кошмар всех родителей. Втайне пел для своей мамочки. А вот этот – Джерри Ли, человек-ураган. Втюрился в свою тринадцатилетнюю племянницу. Чак – заставлял целые залы фанаток воспевать свой агрегат. Хотя в глубине души был застенчивым стихоплетом[3].

В общем, я попал в музей. Хотя мыслями жил в будущем. Я сказал, что вот, к примеру, Феликс целыми днями сидит в баре и уверяет, что умрет, когда у него кончатся деньги, а Либби клеится к нему, как жвачка к подошве ботинка. Ну как такое возможно?

Но Валпюта затягивало все дальше в прошлое.

– Это Литтл Ричард, – сказал он, – главнейший мачо всех времен и народов. И что ты думаешь? Голубой. А я и не знал тогда. Мужики в мужиках не разбираются.

В прошлый раз он утверждал, что мужики не разбираются в женщинах.

– А в чем же они разбираются?

– Да ни в чем, – ответил Валпют. – Так что, мачо, тебе остается только притворяться.

Я потом заглянул в словарь иностранных слов. «Мачо» стоит между «мачетеро» и «машалом». Мачетеро – это рубщик сахарного тростника, машал – нравоучительное изречение, притча, а мачо – сильный, мужественный мужчина, агрессивный альфа-самец, донжуан, сторонник традиционного распределения ролей между женщинами и мужчинами: мужчина – охотник, женщина – добыча.

Феликс сидел в баре и глазел на море. Перед ним на стойке лежали две подставки для пива. На одной было написано, сколько чашек кофе, бутербродов и кружек пива он приготовил, налил и съел, а на другой он время от времени записывал какие-то слова. Сестры сидели на террасе. Не знаю, чем они там занимались. Постояльцев новых поджидали, наверное.

Я спросил у Феликса, как у него обстоят дела с девочками. Феликс перепугался:

– С девочками я дела не имею!

– В смысле – как ты клеишь женщин, – объяснил я. – У нас сегодня чествование команды. Там будут и девчонки.

Феликс посмотрел на стихотворение на подставке и засунул его в карман. Значит, он им доволен. Иначе выбросил бы в корзину – та стояла рядом.

– Ну колись уже, – попросил я. – Ты ничего не делаешь, сидишь тут, подставки для пива переводишь, обещаешь, что уйдешь в море, когда кончатся деньги, – и больше ничего. А Либби в тебя по уши втрескалась!

– Ты серьезно? – изумился Феликс.

Я выловил из корзины пару подставок.

– Это все барахло! – воскликнул Феликс.

Он вырвал подставки у меня из рук, а я тогда выхватил парочку из его кармана. Отступил на шаг и прочитал:

Хотел бы я, чтоб ад на свете был,

И в нем бы я горел, не протестуя,

С улыбкой на устах, хоть целый век.

Вы удивитесь: странный человек!

На это без утайки вам скажу я:

В огонь погорячее я входил,

Пожарче этого, – ведь я ее любил.

Так вот, значит, как ему это удается! Говоришь обычные слова – пиво, бутерброд, кофеек, – а красивые записываешь. Записываешь и загадочно всматриваешься в даль. В море. Будто вылавливаешь красивые слова из волн, а обычные подбираешь со стойки. Подозреваю, что Феликс разрешает Либби читать свои стихи. А может, наоборот, запрещает. Это, пожалуй, еще хитрее. Так ей самой приходится выдумывать, что он там пишет, и стихи кажутся еще притягательнее.

– Отдай, пожалуйста, – попросил Феликс.

– В обмен на это.

Я отдал ему все подставки, кроме той, где было про ад.

Феликс вытащил из корзины еще одну подставку.

– Тогда возьми и эту.

На ней было всего две строчки:

Кирпичи лучше разбираются в зебрах,

Чем мужчины – в женщинах.

– Нет, – покачал я головой. – Можно подумать, это Валпют сочинил.

Я положил подставку на место, но Феликс и не заметил. Он смотрел в окно, на Либби. Казалось, будто в его глазах взошло солнце. Клянусь! Я сам видел. И в ту же секунду Либби обернулась. И посмотрела на Феликса. Она почувствовала его взгляд. Вот так, я хочу, чтобы и у меня было вот так. [Щелк.]

Ну что, Косси, все пучком?

19 мая, воскресенье

За последние два дня столько всего произошло, что я каждый вечер валился в постель, как мешок костей, и не успевал вести свой катушечный дневник. Вот сегодня специально встал пораньше. Глупо, конечно, лучше б выспался как следует. Но Валпют был прав. Не насчет мачо-самцов, а насчет вещей, о которых хочется кричать с крыш, но никто не должен о них знать. Это становится навязчивой привычкой – рассказывать, что произошло. И это полезно. Если думать молча, события просто прокручиваются у тебя в голове. Картинка за картинкой. Вот Изабель натыкается на стол, вот она в гневе уезжает на велосипеде. Будто карусель. Одни и те же картинки, под одну и ту же музыку мелькают и мелькают у тебя перед глазами. Ты даже не думаешь, а просто пересматриваешь случившееся. Думать начинаешь только когда рассказываешь об этом. Только