Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

сам уйду и ребенка заберу. Найду место, где нас приютят, молочком отпоят. Не бойся, я сыночка своего в беде не оставлю. Со мной ему всяко лучше будет, чем здесь оставаться.

– Ступай, муж мой милый, удерживать тебя не стану, силком в сердце не влезешь. Дай я только ребеночка в полотно заверну, что старица принесла, чтобы не замерз он в дальней дороге, да прощусь с дитем.

Николаша вышел из пещерки, а у самого кошки на сердце скребут: легко разве у матери ребенка отбирать? Тяжко на душе, муторно… И сейчас он запоздало корил себя, что не соорудил за лето такую же уютную и теплую землянку, как у старицы.

– Держи, Николаша. – Маланья, шатаясь, вышла из пещерки и протянула мужу сверток. – Прощай, мой свет, свидимся в этом мире – хорошо, нет – стало быть, судьба такая.

– А по мне, век тебя не знать! – крикнул в сердцах Николаша, схватил спеленатого сына и побежал прочь.

– Ты сыночку личико не открывай, – прокричала ему вслед Малашка, – не тревожь спящего.

Он даже не обернулся.

Серые сумерки опускались на лес, посыпалась снежная крупа. Морозец крепчал, руки коченели от холода, стыло дыхание.

– Держись, сыночек, – приговаривал Николаша, крепче прижимая к себе ребенка, – сейчас выйдем на дорогу.

Но куда бы он ни поворачивал, не было выхода из леса: деревья стояли частоколом, растопыривали кривые узловатые ветки. Страшно ему стало, закружил он по лесу, как чумной. Смеркалось быстро, и все враждебней, неприветливей становился лес. Завевала метель, ветер свистел. Николаша уже и рад бы вернуться назад, но не находил дороги. Там, в пещерке, хотя бы горел костерок, можно было погреться. Орехи, Малашкой насушенные, погрызтьможно, да и грибная похлебка всегда наготове. И самое главное – душа живая, Маланья, пусть со свиным рылом, но своя, родная, близкая. Сколько любви, заботы, нежности видел от нее Николаша. И вдруг понял он, что бросил свою жену, Богом ему данную, на произвол судьбы, и содрогнулся от содеянного. Когда друг за дружку они держались, все легче было, а теперь… Страшно одному, горько. Сильно забилось сердце Николаши, а ребеночек не подавал голоса.

– Жив ты, сынок? – спросил Николаша и хотел отбросить пеленку с личика, но вдруг совсем рядом услышал волчий вой и в ужасе бросился бежать, споткнулся о кривой древесный корень, упал и выронил сверток из рук.

– Ох, сыночек, ушиб я тебя! – воскликнул Николаша встревоженно. – Да не до смерти ли? Ты и не заплакал.

Николаша подхватил ребенка, отбросил с его личика край пеленки и увидел деревяшку.

– А-а-а! – закричал он. – Обманула, проклятая, сына себе оставила, полено вместо него положила!

Между деревьями засветились голубые огоньки, и волчий вой повторился где-то совсем близко. Темные кусты шевелились, как живые, и показалось Николаше, что слышит он голоса:

– Бросил сына, жену сгубил, иди на корм волкам.

Парень словно обезумел, кинулся бежать, упал, кубарем под горку скатился, об острые камни кожу ободрал и рубаху с портами, те самые, что на базаре в городе купил, порвал. Еле-еле встал Николаша, а в лесу уже совсем темно, не увидел он отвесной кручи, сделал шаг и без дыхания упал прямо на краю проезжей дороги.

III

Некому было подкинуть хворосту в огонь, и он погас, даже угольков не осталось, чтобы разжечь снова. Плетеная дверь не защищала от ветра, снежная крупа залетала внутрь. Малаша сгорбилась, прижимая к холодной груди младенца.

– Думал муж: отдам я ему тебя, детонька моя ненаглядная. Куда бы понес он тебя, сыночек? Сам не знает, в какую сторону податься, где голову приклонить. Давно он с людьми не жил, позабыл, видать, какие они злобные. А без тебя, кровинушка моя, почернело бы от боли материнское сердце. Эх, было нас двое, и осталось двое.

Малашино бормотание перемежалось горячими молитвами, скоро уже и слов нельзя было разобрать – непослушные замерзшие губы еле шевелились. Снег заметал подол исподней рубашки, а Малаше стало вдруг жарко.

– Будто лето наступило, – рассмеялась она, – солнышко голову припекает. Что это, отчего снег теплый?

Ветер перебирал и гладил распущенные косы, дул на обнаженные руки и ноги.

– А верно, умираю я! – воскликнула Малаша. – Так хорошо и спокойно мне никогда не было. Никто не клянет, не ругает, свиным рылом не обзывает, ребеночек у груди посапывает, маленький, родненький. Увидеть бы еще раз солнышко, полюбоваться на него, да не переживем мы холодной ночи. Сейчас закроем, сынок, глазки и уснем навеки…

Но младенец громко закричал.

– Что ты, маленький, – всполошилась Малаша, – есть захотел? Сейчас покормлю тебя, молочка-то у меня маленько есть. Давай-ка я тебе колыбельную спою. Ай-люли, ай-люли, приплывали корабли, корабли точеные, мачты золоченые.

Малаша, закрыв глаза, укачивала на руках сына.

– Вот ты где! – послышалось вдруг.

Плетеная дверка отодвинулась в сторону, и в пещеру заглянула незнакомая старушка, укутанная в большую шаль. Она ласково улыбалась:

– Думала, не найду тебя. Хорошо, сынок твой голос подал, а потом и ты песенку запела. Ну, поднимайся, милая, спешить надо. Ночь скоро наступит, а то дороги назад не отыщем.

– Ты кто, бабушка, и как здесь оказалась? Откуда взялась?

– Откудова? Из деревни Оттудова! Слыхала про такую? У нас не пашут, не сеют, а муку мелют, живем не тужим, лишь бы не было хуже. Да что ж ты сидишь, родненькая, и минуточки лишней у нас нет, до дома-то далече.

– До какого дома, бабушка?

– До моего. Ты теперь со мной жить будешь. Мне матушка Минадора велела тебя взять. Я сегодня к ней пришла совета просить, а она и говорит: «Хочешь от напасти избавиться – забери к себе молодую женщину с ребенком». Я живу одна, родных никого, думаю: а чего не взять? На старости лет все веселее. Да и тяжело мне, старой, по дому управляться. Иной раз неохота печку истопить, козочку подоить, немочь нападает. Вылезай из своей темницы, милая, выходи на белый свет.

– Сейчас, бабушка, только образок в лукошко положу, он у меня в уголке стоит.

– Собирай, собирай вещички, всякая тряпица в дело пойдет, мы, чай, не богатеи. Что это у тебя? Чугунок? Бери и его.

– Вот кормилицы мои – спицы, мне их странница подарила.

– Тоже пригодятся.

Малаша, шатаясь, вышла из пещерки.

– Ой, на тебе и платья нет, одна рубаха, а лапти-то совсем износились, замерзнешь до смерти, пока дойдем.

– Не холодно мне, бабушка, дотронься до руки – чуешь, какая горячая?

– Да у тебя жар! – воскликнула старушка. – Ты уж, доченька, соберись с силами – путь у нас неблизкий. Накинь