Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

там до кривой сосны недалеко. От сосны ступай к осиннику, в нем старицу отыщешь. Поторапливайся, Николаша.

Николаша сделал, как наказала ему жена, и вскоре вышел к лесной хижине, едва видной над землей. Он отворил дверцу и, согнувшись в три погибели, заглянул внутрь. Теплым духом истопленной печи пахнуло на него. В землянке было чистенько и уютно. В углу образа освещала лампада, топчан застелен пестрым одеялом, в крохотной печурке горели березовые дрова, да что-то булькало в чугунке.

– Заходи, милый друг, чего нос суешь, – сказала хозяйка, мешавшая большой ложкой варево.

Николаша с любопытством рассматривал старицу Минадору. Была она и впрямь, как Малаша говорила, светлая, чистенькая, голова повязана беленьким платочком. Глаза лучистые, внимательные, так и смотрят в душу, ничего от них не утаишь. Минадора отложила ложку, взяла с топчана узелок.

– Проходи пока к огоньку, погрейся, – предложила она. – Видишь, какую я себе хатенку сложила, и все сама. Никто не помогал. Как ласточка-касаточка трудилась, гнездышко себе строила. Камни с речки на спине таскала, глиной их обмазала, печечку смастерила. Без дела на пригорочке не лежала, травинку не кусала, на жару не жаловалась, от оводов и мух надоедливых не отмахивалась. Зато есть у меня свое жилище, пусть маленькое, да теплое. И от ветра защищает, и от дождя укрыться можно, и зимой не замерзну.

«Никак Малашка на меня нажаловалась», – подумал Николаша, но вслух ничего не сказал. Старица, пристально взглянув на него, прищурилась:

– Ретивое у тебя сердце, в узде его не удержишь. Добрая у тебя душа, но впустил в себя зло, вот и ест оно тебя изнутри, как ржа железо. Придет время – остынет головушка, тогда и поймешь, миленький, что держал в руках слиток золота, да потерял.

Николаша даже на руки себе глянул, так убедительно говорила старушка, но, конечно же, никакого слитка не увидел.

– Пойдем скорей, – сказал он, – а то сынок без нас родится.

Старица наклонилась, взяла березовое полено, лежавшее у печки, бросила его на пол.

– Катись, катись, сыночек, – запричитала она, – не ушибись только.

«Старуха-то не в себе, – решил Николаша, – такая же блажная, как моя жена».

Подняла Минадора на Николашу мудрые глаза, вздохнула:

– Пошли, пора уже.

После тепла хатки ветер показался еще студеней. А старице будто и не холодно, идет себе и не ежится, даже щеки от быстрой ходьбы раскраснелись.

Из пещерки не доносилось ни звука – их встретила могильная тишина.

– Не померла ли жена моя? – испугался Николаша.

Минадора отбросила плетеную дверь и даже руками всплеснула, так она рассердилась. Малаша, посиневшая от холода, лежала на каменном полу, костерок погас, только угли слабо тлели.

– Ты что же хворосту не натаскал, огонь не поддержал? – накинулась старушка на Николашу. – Давай-ка за работу, да побыстрей.

Со старицей Николаша опасался спорить – так строго она говорила. Он скоро вернулся с охапкой хвороста, раздул огонь, подложил в него веточек, и тепло наполнило тесную пещерку. Малаша застонала.

– Тяжко тебе, болезная, – ласково проговорила старица, – потерпи, потерпи маленько. Зато знаешь какой сынок у тебя родится – красавец, умница, в старости помощник будет.

– Может, дочка, – слабо улыбнулась Малаша.

– Что ты, милая, сынок у тебя, – ободрила ее старица.

Чтобы роды прошли легче, она расплела косу Малаши. Потом поставила чугунок с водой на огонь и, достав из узелка кусок холста, расстелила его на коленях.

Николаша выскочил из пещерки, сел на берегу реки. Он смотрел на серую воду и не чувствовал холодного ветра. Но вдруг неповоротливые облака в небе разошлись, обнажив кусочек синего неба, солнце направило яркий луч на землю. Осенний день сразу стал радостным, послышался плач, и плакала не Малашка. Голосочек был тоненький, слабый.

– Поздравляю тебя, любезный, с первенцем.

Из пещерки вышла Минадора и протянула Николаше что-то завернутое в старую рубаху. Он поднялся и нерешительно смотрел на старуху.

– Держи сыночка.

Николаша принял на руки туго спеленатое существо, глянул на личико новорожденного.

– Нос у него, не рыло, не переживай, – сказала старушка. – О жене лучше позаботься, худо ей. Я вам полотна оставила, малышу на пеленки, да хлебушка принесла, пусть Малашенька силы подкрепит. Эх, Коля, – старица заглянула в глаза Николаше, – ты б приласкал ее, слово доброе сказал. Ты ведь муж ей.

– Обманом женили, – ответил Николаша.

– Вот оно что, – вздохнула старушка. – Не пробиться к твоему сердцу. Ты прощай, мил человек, не увидимся мы с тобой больше, и помочь тебе я не в силах. Выбрал ты путь-дорожку не прямую, извилистую, но и она приведет тебя куда надо, правда не скоро.

Сказала так старица и вдруг запищала высоким, не своим голоском:

– Темно, темно, не видят глазоньки, подайте, люди добрые! – И добавила грубо, неласково: – Грызите его, собаки, хватайте, рвите.

Николаша онемел от неожиданности. «Точно не в себе, совсем старуха из ума выжила», – подумал он.

Минадора глянула на Николашу пронзительными светлыми глазами, опустила голову и побрела восвояси. Николаша держал сына на руках, и странное, незнакомое чувство наполняло его сердце. В груди стало горячо, глаза защипало. Теперь в его жизни был родной, нежно любимый человек, посапывавший крохотным курносым носиком. Беззащитная кровиночка ненаглядная. Николаша заглянул в пещерку.

– Малашк, пойдем к людям, сыночка спасать нужно, погибнет он здесь.

– А с людьми я погибну. – Малаша тяжело дышала. – Они для меня хуже зверей диких, разорвут, камнями закидают, и ты, муж милый, не заступишься. В деревню назад хода нет, она, наверное, дотла сгорела. Да и не в чем мне идти, осталась одна исподняя рубаха, платье я до дыр износила, нельзя на люди в нем показываться. Никто на белом свете нас не примет. И теперь я понимаю, что та нищенка чувствовала, которой мои родители куска хлеба пожалели. Да мне все равно легче, чем ей. Не одна ведь я на белом свете, рядом ты – муж мой любимый. Не пропадем мы все вместе. – Малаша взяла сыночка на руки, прижала его к себе.

– Ума ты либо лишилась! – крикнул Николаша. – Оставаться здесь вздумала!

– Купил бы, как я тогда просила, ниток на платки, глядишь, сейчас и топор бы у нас был, а с ним быстро шалашик какой выстроили, перезимо-вали бы.

– Опять попрекаешь! Ты бы в ноги мне кланялась, что тебя терплю. Спасибо хоть сына родила, а не свинью.

Николаша понимал, что не прав, что нужно найти добрые слова для Малашки, приободрить ее, но в груди клокотала злоба, и он не мог с ней совладать, так и рвалась она бранными словами наружу.

– Вот мое решительное слово: