Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

Видишь, хоть мы с тобой и недолго знакомы, ты все равно догадался, что я в некотором роде скрываюсь здесь.

– Но отчего или от кого, святой отец? – недоумевал Бертран.

– От людей, от таких вот кликуш, как монах Лотер – невежественных, темных людей, которых натаскали всюду видеть измену христианской вере, отыскивать ересь, там, где есть просто мысль, незатуманенная фанатизмом. А таких соглядатаев много. Особенно после того, как катары здесь, в Лангедоке, проиграли, но не всех перебили, и они затаились. Соглядатаев много стало. А меня, видишь, как легко в чем-то обвинить, если даже ты, человек молодой и бесхитростный, и то углядел мои необычные пристрастия. Кому нужен Платон, Пифагор, Сократ, Демокрит? Может, где-то в другом месте мне бы и слова ни сказали, что я их читаю, но графство Тулузское не самое безопасное место.

– Но вы никуда не уехали, вы живете здесь, в самом сердце графства!

– Лучше укрытия, чем под носом у соглядатаев, и быть не может! К тому же мне совсем не хочется никуда уезжать. Я родился в этих местах, здесь и умру.

– А что такого у этих Платонов и Сократов? Вы говорили, что они жили задолго до Христа, так что хорошего они могут рассказать? Разве в Библии не заключается вся мудрость?

– Вот послушай, Бертран, задолго до рождения Иисуса Христа грек Платон говорил, что тело и душа – разнородные сущности. Тело – смертно, оно разлагается, а душа – вечна! Вред душе наносит порок и нечестие, но даже они не приводят душу к смерти, а просто извращают её и делают её нечестивой. – Отец Филипп раскрыл толстую рукописную книгу, где все было на латыни и, водя пальцем, прочел: «раз что-то не гибнет ни от одного из этих зол – ни от собственного, ни от постороннего, то ясно, что это непременно должно быть чем-то вечно существующим, а раз оно вечно существует, оно бессмертно». Вот видишь, Бертран, люди знали про бессмертие души задолго до Христа! У Платона учились, его книги переписывали из поколения в поколение. Близость учения Платона христианству отмечал еще Святой Августин!

– Так чего же бояться, если этот Платон все правильно угадал? Кто может осудить за такие книги? – удивился Бертран.

– Невежественные люди, сын мой, а их в наш век немало и, мне кажется, становится все больше.

Бертрана удовлетворил этот ответ. Он не знал, что за книгами Платона, Сократа, тщательно хранимыми капелланом и показываемыми тем людям, в которых он был уверен, в частности – семье де Фрей и Атталю, отец Филипп хранил переписанные сочинения и других авторов, например, древнегреческого Лукиана Самосатского, высмеивавшего любых богов и провозглашавшего жизненную идею быть трезвым и никому не верить. Были в его тайной коллекции и «Метафизика» Аристотеля, которую Парижский собор 1210 года запретил читать под угрозой отлучения от Церкви, и размышления Аристарха Самосского, жившего в III веке до н. э. и предположившего, что именно Солнце – главное небесное светило, и Земля вращается вокруг него. Эти сокровища могли быстро погубить капеллана, попади они в руки сведущих людей. Подобных сокровищ древней мысли у него было больше, однако, дважды за свою жизнь случайно чуть было не попавшись в лапы инквизиторов, отец Филипп сжег их.

Не знал ни Бертран, да и никто в Монтефлере, что отец Филипп был сыном священника, перешедшего в веру катаров, за что его схватили и казнили. Сам Филипп, будучи тогда ребенком, спасся, сохранил он и книги, бережно собираемые своим отцом. И хоть он не разделял убеждения катаров, но чтение древних авторов, во многом противоречащих постулатам христианства, не прошло для него даром. Капеллан искренне верил в Христа, но эти книги заставляли его сомневаться во многом. Он боролся с собой, пытался несколько раз уничтожить вредные сочинения, мутившие его душу и разум, но каждый раз останавливался в шаге от непоправимого. Сочиняя собственные пламенные проповеди, он таким образом старался прежде всего укрепить в вере себя, попутно зарабатывая репутацию праведного и глубокомысленного священника, которого нельзя заподозрить в ереси. Но каждый раз, возвращаясь с проповеди в свою комнату-келью, он бросал грустный взгляд на сундук, где под двойным дном хранились «демонические» книги античных мыслителей.

– Так что вы хотели сказать мне, отец Филипп? – устало спросил Бертран, чувствуя головную боль от выпитого вина. – Хотите меня благословить?

– Нет, я хотел бы отговорить тебя идти в Святую землю. Здесь, со мной, ты достиг бы больших успехов и в чтении, и в письме. Ты способный и талантливый, Бертран, тебе просто не хватает знаний и прилежания. Ты мог бы стать священником!

– Это не мое! – махнул рукой Атталь, поднимаясь. – Да, конечно, я не хочу никуда уходить из родных краев, и тем более в далекую Святую землю, отче, но я перед Катрин обещал барону, что пойду с ним в поход. Я не могу отступить.

– Да, Катрин, я понимаю… – Капеллан вспомнил предостерегающий жест Генриха де Сов и замялся: – Ты, Бертран, пойми, я просто одинок и, как любой одинокий человек, – эгоист, и потому, увидев в тебе способности, я подумал, как было бы хорошо нам вместе читать книги, постигать мудрость, потом, может быть, спорить по какому-то вопросу… Но слово рыцаря нерушимо! Ты обещал – значит, должен идти. Наверное, для тебя это будет даже и лучше, если вообще можно назвать лучшим выбор идти на войну…

– Почему лучше? Не понимаю вас, святой отец.

– Со временем ты поймешь, сын мой. На все воля Божья!

– Я пойду, отец Филипп, завтра мы ведь еще увидимся? Я приму обет, и вы меня благословите!

Бертран уже открыл дверь и переступил порог, как капеллан схватил его за руку и остановил.

– Послушай меня, Бертран д'Атталь, я не знаю, что будет завтра – вдруг меня позовут к какому-нибудь умирающему или больному и это не позволит нам свидеться. Я благословляю тебя сейчас! И хочу, чтобы ты, в отличие от меня, никогда не жил в плену собственных страхов. Поверь мне, стоит только один раз поддаться страху, и тогда все – он не отпустит тебя никогда и исподволь, как бы невзначай, будет напоминать о себе в любой ситуации, в любой момент, и будет разрушать не только твою жизнь, но и жизни близких тебе людей. Ты должен жить, Бертран, быть героем или не быть тебе им – это уж дело Божье, но жить – вот, что важно! Наша жизнь скучна и во многом несправедлива, и счастье дается не тем, кто его заслуживает, и любовь, не тем, кто действительно любит. Ты вернись, Бертран,