Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

не разводят свиней и овец, – медленно ответил Бертран и с вызовом взглянул на барона. – У меня разводят виноград и делают вино, и вы его пробовали.

– Ах да, точно, Бертран! И отличное вино! – добродушно рассмеялся барон. – Но у меня вино не хуже! Катрин, ты хотела мне что-то сказать? Подожди немного в своей комнате, я сейчас приду. А ты, Бертран д'Атталь, пойдем-ка к нашему столу! Здесь общество рыцарей, тебе пора приобщаться к нему! С этими людьми тебе воевать бок о бок!

Тибо де Фрей подвел Бертрана к столу и сам налил ему кубок вина. А потом тихонько сказал Генриху де Сов, чтобы он подпоил паренька и самолично выпроводил из замка, а завтра встретил его у ворот и сразу же отправился с ним в Авиньон.

Де Сов усмехнулся в ответ, смакуя вино.

Бертран и не заметил, как отец увел Катрин, а его уже похлопывали по плечу, ударяли полными кубками об его кубок, обдавая тяжелым винным запахом, и он сам жадно припал к вину. Рыцари за столом рассказывали какие-то истории, в основном похабные, про продажных женщин в притонах, и Бертрану становилось не по себе. Генрих де Сов молчал, потягивая вино, смотря на всю компанию со стороны и не участвуя в общей беседе.

Вот появился за столом Тибо де Фрей, и уже захмелевший Бертран понял, что попойка закончилась и среди всех он единственный, кто плохо держится на ногах и с трудом соображает. Рыцари барона смотрели на него немного презрительно.

– Генрих, прошу тебя, проводи Атталя, он нехорошо себя чувствует, – сказал барон шевалье де Сов.

Бертран, как и любой пьяный человек, сознающий свою храбрость и остро ощущающий несправедливость по отношению к себе, поднялся и отбросил в сторону руку Генриха де Сов, которой он хотел поддержать парня.

– Вы меня здесь напоили! – воскликнул Бертран. – А ведь я не хотел пить!

– Не хотел бы – не пил, – проворчал рыцарь, сидевший рядом.

– Я хотел поговорить с Катрин, прежде чем пойду сражаться с адскими бесами, у которых в пасти клыки, а на руках когти!

– Это кто ж такие? – усмехнулся Тибо де Фрей. – Ты на львиную охоту собрался?

– На сарацин! – уверенно ответил Бертран и покачнулся.

– Кто тебе сказал, что сарацины так выглядят? А? Ха-ха! – рассмеялся Генрих де Сов.

– Францисканский монах, отец Лотер! Вы думаете, это вы, барон, позвали меня с собой в Святую землю? Нет, это отец Лотер пришел ко мне в дом проповедовать святую войну, и я услышал его и сам собирался идти освобождать Гроб Господень!

Дружный хохот барона и его рыцарей многократно отразился от высоких стен рыцарского зала.

– Монах глуп! – заключил де Фрей. – Таких проповедников надо в шею гнать! Что я и сделал вчера! Он пришел в Монтефлер, нес всякую дребедень. Как уж там он говорил? В молочных реках Святой земли можно будет купаться и отмыть все скверны души! Ха-ха! А вот еще – сарацины трусливы и ничтожны, они бегут, как зайцы при одном виде креста.

– А вы сомневаетесь в этом, барон? – возмутился Атталь.

– Парень, ты пьян и просто мало что вообще знаешь в жизни. Такие речи сулят легкую победу, вселяют безрассудство. А его совсем не нужно в святой войне. Сарацины – враг лютый и умелый. Врага надо уважать и знать, что он просто так не сдаст города и не покинет земли, на которых живет уже сотни лет. Было бы все так, как говорит этот глупый францисканец, то мы бы не в поход очередной собирались, а на паломничество в Иерусалим, где все наше – христианское, и вера наша простирается на Востоке далеко за горизонт. А вот нет же, Атталь, трусливые сарацины крепко засели и в Иерусалиме, и в других землях, и только и знают, что теснят наших собратьев.

Бертран не понял, откуда появился капеллан Филипп, возможно, он уже некоторое время вошел в рыцарский зал и наблюдал за молодым шевалье. Капеллан шепнул ему, что хочет поговорить, и Атталь, несмотря на хмель, понимавший, что в рыцарском обществе сейчас он вызывает только смех, проследовал за отцом Филиппом.

Капеллан повел шевалье в свою комнату-келью, находившуюся рядом с часовней. Генрих де Сов предварительно сделал знак капеллану, приложив палец ко рту, и священник понуро кивнул.

Бертран уселся на стул, кивком головы отгоняя подступавший сон. Он огляделся. Все в комнате отца Филиппа ему было хорошо знакомо – стол у окна, пара стульев, кровать, сундук в углу. Здесь он выводил буквы и ерзал, складывая буквы в слоги, а слоги в слова, ни на минуту не забывая, что где-то неподалеку находится Катрин.

Отец Филипп протянул гостю кружку с холодной водой, и Бертран ее жадно выпил.

– Ну что же, сын мой, вот и закончилось твое обучение, хоть ты и остановился только в начале. Мне как твоему учителю очень жаль… Но жизнь такова… Поход! Я понимаю.

– Мне тоже жаль, отче, что я не смогу приходить к вам… Боюсь, забуду буквы…

– А я дам тебе вот этот свиток, на нем буквы написаны, повторяй их, тут и псалмы, я написал их на французском.

– А разве можно на французском? На латыни же положено?!

– Все можно, сын мой, если захотеть. Существующие правила не всегда верны. Ты знай, я бы очень хотел, чтобы ты не уходил на эту войну, да ты и сам не хочешь, я же вижу. Там нет славы, там – только смерть. Не отдадут мусульмане Иерусалим, как бы ни хотел этого папа римский или король Людовик, только зря все крестоносцы погибнут. Да и не хорошо это – убивать людей, хоть и другой веры, не этому учил Господь.

Бертран с отупевшим от вина лицом посмотрел на капеллана.

– Странный вы священник, отец Филипп. Пишите псалмы не по-латыни, крамолу на святую войну говорите, раскапываете в подвале мозаики древние, книги мне показывали каких-то греческих философов, нехристианских, Платона, кажется, и еще кого-то. И в то же время ваши проповеди зажигают сердца!

Добродушное лицо отца Филиппа погрустнело, словно тень пробежала по нему.

– Я не очень-то знаю про этих еретиков-катаров, но мне кажется, вы, отец, не из них, ведь ваши проповеди полностью христианские, а я не верю, что вы можете лгать и претворяться. И все же мне кажется, вы отчего-то скрываетесь в Монтефлере.

– Ты прав, сын мой. Ты только кажешься простоватым, недалеким. Тебе просто не хватает знаний, но ум твой глубок и пытлив. Именно потому мне бы и не хотелось, чтобы ты погиб на войне.