Мы все не из картона - Мария Евсеева

Алёна совсем-совсем ни в чём не виновата! Она очень хорошая. Но меня даже никто не слушает.

– Ты хоть понимаешь, чем это может закончиться?

Я хочу спросить чем, но вместо этого снова мычу:

– Угу.

– Бог его знает, что он с тобой сделает! И закопает! И не найдут! – продолжает злиться Тамара Васильевна. Свёклой от неё сегодня почему-то не пахнет, а пахнет чем-то другим, совсем неприятным. – И эта недоросль ей ещё потакает!

Она всегда называет Алёну недорослью, когда той светит выговор ни за что.

И я скукоживаюсь сильнее.

Но потом вдруг вздрагиваю оттого, что запоздало понимаю: это она ещё и про Санту!

– Он мой дедушка! – вскрикиваю я и, дёрнув пятками, сбрасываю с себя одеяло.

Вскакиваю и хочу убежать. Куда-нибудь далеко-далеко: к лампакам, Джульбабосу или даже к Арчибальду на Байконур. Но Тамара Васильевна хватает меня за подмышки.

– Вот заберут тебя в детдом…

И я разом теряю все силы.

Я плачу. Плачу так долго, что становится трудно моргать. Я уже почти не могу разглядеть Санту, которого только что нарисовала на кусочке картона. Мне нужно его вырезать, но пальцы совсем не слушаются. От моих слёз его пиджак становится серым и мягоньким, а шапочка уплывает с седой головы.

Но я его всё равно вырезаю. Короткими махами ножниц. Почти беззвучно глотая слёзы.

А сама краем уха слушаю:

– …через несколько недель год! Год! Все мыслимые и немыслимые сроки вышли… – долетают из-за двери обрывки фраз Тамары Васильевны. – …там всё запущенно… Мамаша не просыхает! Давно пора лишать её родительских прав… в детдом… Да у неё никого нет. Мать сама так говорила… Если матери плевать… в детдом!

И я съёживаюсь.

– Всё будет хорошо, – успокаивает меня Алёна и заводит мокрые от слёз волосы мне за ухо. Она тоже слушает. И слышит. И, может быть, даже плачет…

Я зажмуриваюсь и отчаянно хочу, чтоб она не плакала. Даже из-за того, кто съедает её бутерброды. Даже из-за выговора Тамары Васильевны. А из-за меня в особенности! И достаю из кармана печенье – то, которое сначала хотела отдать Санте.

Но вдруг скрипит дверь, и мы оборачиваемся – это инспектор Прибытко. А если пришёл и он, то всё…

Кладу в Алёнину ладонь печенье и прячу Санту в карман, поближе к сердцу.

– Ну, как дела, солдат? – бросает инспектор, почти не глядя нас. И, не дожидаясь ответа, проходит в кабинет, в котором собрались все.

Из распахнутой на миг двери вырывается:

– …статус «без попечения». Хватит держать её тут!

Я прижимаюсь к Алёне, которая без улыбки хрустит печеньем.

А вечером в Центр приходит Пашка. Нет, не Алёнин, а мой Пашка. Мой Пашка! Такой красивый, такой высокий! И я от радости не знаю, что сказать и что сделать. Поэтому тихонечко сижу на стуле и жду, когда он сам ко мне подсядет.

И он садится.

– Са-а-ты, а-а-я хы-ха, – говорит и тут же поворачивается ко мне боком.

От этого я успеваю за него испугаться: сейчас он покажет мне шишку где-то на теле. Ой, неужели он так сильно ударился?

Но он достаёт из кармана штанов обычную шишку. Нет, не совсем обычную – большую с тысячью мелких чешуек. Такую пахучую, такую шершавую. Но обычную! С дерева.

И я улыбаюсь:

– Красивая!

– А-а-ы-вая, – соглашается он и тоже улыбается. А потом шепчет: – Ы ты а-а-ы-вая.

И целует меня в щёку, пока Наталья Сергеевна отвернулась.

Ой, мамочки! У меня даже голова слегка кружится, и рот разъезжается в разные стороны. Я поднимаю руку и хочу остановить уголки губ, чтобы они не уползли куда-нибудь далеко, а заодно растираю щёку. Потому что мне кажется, что она горит теперь ярким пламенем. Его же срочно надо сбить! Мне не хочется, чтобы кто-то прознал, что между нами какая-то магия.

Глава 14

Я просыпаюсь, встаю и по привычке бреду к окну. Но на полпути замираю, а потом, осознав, срываюсь с места, живо прилипаю к стеклу носом и лбом и смотрю, не моргая, на улицу.

Вокруг всё белым-бело. Как в сказке. Надо же! Наконец-то выпало много-много пушистого снега! На прогулке сегодня станем лепить снеговика, бросаться снежками и делать снежного ангела… Хорошо, что я пока ещё тут. Мы с Пашкой построим огроменную крепость!

Как жаль, что это наша первая и последняя зима…

Но я стараюсь не думать о том, что совсем скоро больше его никогда не увижу, где окажусь и с кем потом буду дружить.

Я наматываю Пашке на шею шарф и застёгиваю верхнюю пуговицу его пальто. А потом варежки. Они у него на резинке, и я вытягиваю их из рукавов. Резинка смешно тренькает, и варежка летит сначала вниз, а потом подпрыгивает вверх.

Мы с Пашкой смеёмся. Смеёмся так громко, что даже Наталья Сергеевна начинает ворчать. Мы не даём дочитать ей главу, а она собиралась закончить чтение до прогулки. Но остановиться невозможно.

Тем более Пашка говорит мне на ухо громким шёпотом:

– Ы-ом! А-у-а-эм эк!

И я снова смеюсь, ведь это же смешно, что он предлагает скорее идти, пока Наталья Сергеевна не видит, чтобы покушать снег.

Я никогда не пробовала снег. Вот правда! Ни-ког-да. Даже не представляю, какого он вкуса. Но Пашка так аппетитно слизывает его с веток кустарника, что я тоже решаюсь.

Всё когда-то бывает в первый раз!

А потом мы просто задираем головы вверх, высовываем языки и ловим снежинки ртом – кто больше. Но Пашка умеет считать только до десяти. И тогда я считаю за него и за себя.

– Тринадцать, двадцать четыре. Четырнадцать, двадцать пять. Пятнадцать, двадцать шесть… – Я знаю, что Пашка не успевает ловить снежинки так же быстро, как я, поэтому время от времени жульничаю. В его пользу. – Шестнадцать, двадцать восемь. Семнадцать, тридцать один…

И одним глазом наблюдаю за тем, как он улыбается.

И делаюсь такой счастливой!

– Паш, ты победил! – А потом смеюсь, как сумасшедшая. – Ты мега-супер-пупер-гигабайтер по поеданию снежинок!

– А ы а-ы-вая!

Потом мы строим из снега крепость. Все. Канюша, Сонечка, Мика, Стася, я, Пашка и даже Наталья Сергеевна. Крепость получается бо-ольшущая, в несколько ярусов, с окошками и балконами.

Я достаю нас, картонных, из кармана и расселяю в этой крепости. Так ведь интереснее играть, когда мы сами – её жители. Мы будем ходить друг к другу в гости, устроим бал и чаепитие на балконе. Мы построим рядом гараж для Канюшиного самолёта и магазин, чтобы купить для пира жёлтые