Мы все не из картона - Мария Евсеева

class="p1">– Ах, этот, – сжимает мою руку она. – И почему ты считаешь его своим дедушкой?

– Почему считаю? – не понимаю вопроса я. – Он и есть мой дедушка!

Алёна слегка подбрасывает Канюшу, чтобы перехватить его поудобнее, и как-то странно мотает головой:

– Нет, Лизочек. Это не твой дедушка.

Но откуда она может знать?

– Мой! Мой! – вдруг вскрикиваю я, бросаю её руку и останавливаюсь. – У него никого нет, кроме меня!

Алёна молчит. Алёна тоже остановилась и сейчас изучает чёрный двор Санты. Похоже, она видит, что каноэ накрепко село в чернозёмную жижу и выглядит удручающе.

Мне становится так грустно…

Алёна вздыхает, опускает Канюшу на землю и тихо произносит:

– Ладно, пошли.

И пока мы идём, то и дело опасливо оборачивается.

Я первая срываюсь вперёд и, оказавшись в знакомом дворе, в три прыжка пересекаю его, словно дурашливый Джульбабос, а затем принимаюсь барабанить в шаткую дверь жилища старика.

– Санта! Санта! Я пришла, открой!

Но тишина. Никто не открывает.

Я оглядываюсь на Канюшу и Алёну – они терпеливо стоят в стороне – и снова колочу со всей силы по прогнившим перекошенным доскам.

– Лизочек, – немного погодя окликает меня Алёна, – его нет. Пойдём, а? Не то нам влетит.

И её голос звучит так жалобно и так тоскливо, что я, конечно же, повинуюсь.

Но я ещё приду к тебе, Санта. И пусть ты не мой настоящий дедушка, ты всё равно мой дедушка! Ты навсегда у меня в сердце.

Мы выходим со двора: Алёна первая, Канюша за руку у неё на буксире, и я – тоже за руку.

Но вдруг Канюша оборачивается:

– А что это такое? – спрашивает он и тычет пальцем прямо в каноэ.

Я так рада, что он заметил! Я хочу рассказать Канюше, как мы с Сантой делаем заплыв к маяку, какой он, тот берег с лампаками, и какие шустрые вёсла…

Но Алёна меня опережает:

– Это рубероид.

И это жуткое слово звенит у меня в ушах так же противно, как «рели-би-таци-а-онно».

– А что это? – интересуется Канюша.

– Это такой строительный материал. Видишь, он на крыше и сбоку постройки приделан, – поясняет Алёна и говорит что-то ещё.

Но я её уже не слышу. Я хочу избавиться от звона в ушах и от мысли, что этот страшный рубероид поглотил и каноэ, и Санту. Поэтому вырываюсь и, зажмурившись, бегу что есть силы вперёд.

Нет! Нет! Нет! Нет!

Нет! Нет! Нет! Нет!

Нет!

Нет!

Звон в ушах растворяется, только когда я падаю. Сначала на колени, а потом подбородком в заледенелый асфальт.

Глава 12

– А это кто? – спрашиваю я, пока Алёна мажет меня зелёнкой. – Ой!

Мне не больно, но я дёргаюсь и ойкаю.

– Где?

– Ай! Вот, – показываю я на фотографию за стеклом серванта.

Сервант у Алёны белый, высокий, с узорами на стекле. И обои в комнате белые и тоже с узорами.

– Это мой папа.

– Красивый. Ой! А это?

– Где? – крутит головой Алёна.

Я только сейчас понимаю, на кого похожа Алёна. На сову! Маленькую, всклокоченную, с широкими щёчками. И бордовой помадой.

– Там, – улыбаюсь я и киваю на большую картину на стене.

Она висит прямо над диваном. В у-узенькой раме боольшая картина.

– Не узнаёшь? – смеётся Алёна.

– Не-а, – вру я.

Но я, конечно же, узнаю – там она и её Паша. Нарисованные карандашом. Нарисованы, конечно, получше, чем я нарисовала их на картоне. Но мои Алёна и Паша намного счастливее!

– Это мы, – произносит Алёна, будто бы застеснявшись. И косится на Пашу, который играет с Канюшей в какую-то игру на компьютере. Канюша хитрый, он с порога разглядел компьютер.

– Это вы? – будто бы удивляюсь я.

– Да. Не похожи?

– Нет, – твёрдо заявляю я, а потом смеюсь. Смеюсь, как сумасшедшая. – Ай! Ой!

С зелёнкой покончено, и мы садимся за обеденный стол.

Паша достаёт из маленького холодильника за дверью сыр и шоколадное масло. И пока он делает бутерброды, я не свожу с него глаз. Смотрю, как он ловко орудует худыми длинными пальцами, как между делом улыбается Алёне, и отчаянно хочу, чтобы мой Пашка, когда вырастет, был таким же заботливым и весёлым.

Алёна разливает по чашкам чай, и я замечаю, что чашки у них, как у Олиной бабушки, – красивые, с изогнутыми ручками. Но только не в горошек, а в маленький синий цветочек. Такие миленькие!

– А это что? – спрашивает Канюша, не прекращая болтать ногами под столом.

Я не вижу, но знаю, это он ёрзает на стуле и легонько покачивается.

Я шепчу ему:

– Ты в гостях. Веди себя прилично.

И Канюша перестаёт. Но на секундочку. Наверно, только чтобы спросить.

– Это для чего?

– Это для чайных пакетиков, – улыбается Алёна.

А Паша берёт один пакетик, перекладывает его в смешную фигурку в виде лимона с углублением и говорит:

– Вот так.

Тогда Канюша тянется за своим пакетиком и тоже кладёт его прямо в «лимон». Пакетик плюхается, и мелкие брызги летят в разные стороны по столу.

Я толкаю Канюшу локтем, чтобы делал всё аккуратнее, но Паша смеётся и отправляет в такой же полёт пакетик Алёны.

– А теперь ты, – смотрит он на меня.

Но я не решаюсь. Это ведь неправильно – свинячить за столом. Тамара Васильевна бы потом год ругалась.

– Давай, давай! – настаивает он. – Три секунды вытереть влажной тряпкой.

А после вкусного чаепития мы возвращаемся в Центр. Алёна просит нас быть могилой и не выдавать страшную тайну о том, где мы сегодня побывали. И мы повторяем за ней:

– Мы просто гуляли. Мы просто гуляли.

А потом вдруг вспоминаем про Сонечку…

Когда мы подбегаем к дверям первой школы, Алёна сразу же спрашивает какую-то тётеньку про Сонечку, и выясняется, что ту уже забрали. Алёна всхлипывает, и мы бежим дальше, в Центр. Всю дорогу Канюша ноет, но я постоянно его одёргиваю. Неужели он не понимает, что Алёне сейчас влетит?

Алёна забыла свой телефон в Центре, а Тамара Васильевна наверняка ей тысячу раз звонила. А если Тамара Васильевна рассердилась…

Глава 13

– И что ты нам устроила?! – злится Тамара Васильевна, расхаживая взад-вперёд между кроватями. – Что за выходки? Тебе же ясно объяснили, что ходить к этому бом… прости господи!.. челдону (бродяга) не следует! Её из одной дыры вытаскивают, она в другую лезет! – А потом останавливается возле моей постели и отгибает уголок одеяла: – Ты меня слышишь?

– Угу.

Я её слышу, хоть и скулю тихонько под одеялом.

Мне больно. Подбородок и коленки давно не болят. У меня болит всё внутри. За Алёну.