Цвета - Нина Сергеевна Дашевская

и хотел сказать ей, что Казимир Малевич говорил, будто белый цвет в больницах угнетает пациентов. Что сто`ит надеть что-то весёленькое. Но не решился. Тон у неё был визгливый, и мальчик боялся, что она завизжит ещё громче. Сначала психолог долго говорила с мамой. Что-то выспрашивала про увлечения Тимофея. «Может быть, футбол? Ах, рисование!»

Потом подошла к нему с видом сыщика, который почти раскрыл преступление, и протянула лист бумаги и краски.

— Вот, — улыбнулась она ему. — Нарисуй. На что похоже твоё горе?

Горе? У него и не было никакого горя. Он просто молчал. Это что, запрещено? Да, это бесит. Маму. Но его, Тимофея, тоже многое бесит. Он же молчит.

— Нарисуй, — повторила психолог, — свои чувства.

Подумав, добавила:

— Может, тебе нужны другие краски? У меня тут только акварель…

— Да, — с вызовом заявил Тимофей. — Мне нужна гуашь.

— Мы как раз купили новый набор, — вспомнила мама и взялась за сумку.

Достала коробку с красками, протянула Тимофею.

— Вот…

Он поглядел на неё, потом на психолога. Потом снова на маму. Вызывающе ухмыльнулся, отчего мама сразу нахмурилась. Достал банку с чёрной гуашью, выбрал кисточку потолще. Придвинул к себе лист.

— Воды можно набрать у меня в раковине, — сказала психолог тоненьким голоском.

— Мне не нужна вода, — буркнул Тимофей и набрал полную кисточку гуаши.

Плюхнул в центр и принялся размазывать. Круг, за ним ещё круг. Внутри круга всё черным-черно. Как в детской страшилке. В чёрном-чёрном лесу… стоит чёрный-чёрный дом… Он ухмылялся и размазывал чёрную краску по кругу.

— Ох! — не выдержала психолог и громко прошептала маме на ухо: — Давайте проверим на депрессию?

— Да нет, — грустно ответила мама, наблюдая за Тимофеем. — Он просто издевается.

Тимофей замер. Ему захотелось плакать. Скомкать этот лист, швырнуть в них! Если они всё понимают, то почему?! Почему вот так? Зачем вот так? Но скомкать тот лист означало показать свои чувства. А этого он не позволит. Хватит уже, напоказывался, дурашка! Достаточно. Пусть они сами дальше, без него. «Дружат после развода».

— Тим, слышишь? — Валька пробился через толщу воспоминаний. — Тим! Дай телефон, а? Папе позвоню. Он меня встречает после уроков, а я ещё хочу на скульптуру сходить. Дополнительно.

— Ну и звони по своему, — буркнул Тимофей.

— Так у меня сел, — развёл руками Валька.

«До чего же нескладный Валька-слон, просто растяпа!», — с досадой подумал Тимофей и протянул телефон.

— Не подходит, — вздохнул Валька после нескольких гудков. — На встрече… Можно я сообщение ему напишу?

Тимофей пожал плечами. Мол, давай.

— Ой, — сказал Валька и покраснел. — Ой, прости. Я… Я не хотел.

Тимофею сначала стало смешно: Валька-слон стал красным. Посмотрите на краснеющего слона! А потом вдруг почувствовал, как кружится голова. Валька протянул ему телефон с несчастным видом.

Все! Все сто сообщений от отца были просмотрены!!!

— Ты! — задохнулся от чёрной ярости Тимофей. — Ты?! Зачем?! А?

— Да я случайно, — несчастным голосом оправдывался Валька. — Я увидел «папа» и нажал. Я не подумал!

— Ты вечно не думаешь, ты вообще думать не умеешь!

— А ты? — вдруг спросил Валька. — Посмотри вон, как он тебе пишет классно! А ты молчишь.

Тимофей сжал телефон в руках, готовый отключить его, но глаз сам выхватил эти «прости», «скучаю, сын», «пожалуйста, ответь». И вдруг что-то будто лопнуло внутри Тимофея. Слёзы навернулись на глаза. Он тут же зашагал вглубь класса, будто у него там было дело. Хотя там стояли только пыльные бюсты и корзины без фруктов.

— Тим! — позвал несчастный Валька. — Ну сорян, ну правда. Хочешь, я ему позвоню? Скажу, что это я просмотрел, а не ты. Что ты так и не читал, что ты молчишь.

Тимофей резко развернулся и фыркнул:

— Не надо. Лучше знаешь что? Дай клячку, а? На пять сек.

Ластик у Столыпина оказался под стать его широкой и крепкой ладони: большой, светло-серый, мягкий. Им так легко было «промокнуть» и стрекозу, и папоротник.

Тимофей оставил только два куста по краям, а то, что росло между ними, не промакивал клячкой, а легко стряхивал, чтобы получилось озерцо. Потом взял уголь и подрисовал на поверхности озера осенний лист. Угольно-чёрный цвет на картине как будто присмирел. Он не пытался вырваться — как тогда, из банки гуаши. Он слушался и рисовал те формы, которые созревали в голове Тимофея. Созревали, как невидимые фрукты из пыльной корзины в глубине класса.

— Ты закончил?

Валька неловко переминался с ноги на ногу.

— Хочешь, занесёшь мне клячку потом на скульптуру? — спросил он.

— Да нет, я всё. — Тимофей вернул ластик и подумал, что Валька хоть и неловкий, бестолковый, но всё-таки добрый.

— Ты папе-то написал? — спросил он через силу.

— А? Не. Я не успел, — смутился Валька. — Я же…

— Ладно, напиши, — вздохнул Тимофей. — Чего уж теперь. Бывает.

Довольный Столыпин снова схватил телефон и что-то быстро набрал на нём. Потом схватил свой ластик и выбежал, грузно топая, из класса. Тимофей огляделся. Из учеников он остался один. Евгения Яковлевна стояла рядом со своим столом. Она раскладывала рисунки для просушки.

Тимофей поднялся, подошёл к ней.

— Евгения Яковлевна! Вот…

Он протянул ей рисунок.

Пару секунд она молча рассматривала озеро и лист.

— Дорисовал?

— Скорее стёр.

— Хорошо, — вдруг кивнула она, — идея есть.

Тимофей уставился на одинокий лист.

— Да, идея хороша, — повторила Евгения Яковлевна, — две души стремятся друг к другу, но разделены озером. У них есть лист. Как мостик, да? Но воспользуются ли они этим мостиком? Вряд ли…

И с усмешкой добавила:

— Прямо как я с отцом. В детстве, конечно.

Тимофей удивлённо посмотрел на неё и впервые увидел, что рукав её белоснежного платья всё-таки немного запачкан углём.

— А сейчас? — спросил он, затаив дыхание.

— А сейчас его нет, — отрывисто сказала Евгения Яковлевна. — Правда, перед уходом мы успели с ним помириться. Но жизнь прошла без него. Так уж вышло.

Она проследила его взгляд и принялась отряхивать рукав. Потом взяла баллончик с лаком и стала брызгать на рисунок. Тимофею показалось, что она брызгала чуть дольше обычного.

— Иди, Тимофей, догоняй своих, — тихо сказала Евгения Яковлевна.

— До свидания, — пробормотал он.

Вернулся к своей парте, взял рюкзак и телефон. Нажал на экран и увидел сообщение от незнакомого номера: «Хорошо, сынок, буду ждать!»

Тимофей вздрогнул, а потом сообразил, что это Вальке.

— Подождите, — вдруг сказал он Евгении Яковлевне. — Не убирайте мой рисунок.

Он снова подошёл к ней и сфотографировал озеро, два куста и лист. А потом выбежал из класса. Урок скульптуры уже начинался. Нужно было торопиться. Класс — на первом этаже. Надо успеть сказать Вальке, что его папа