Когда лопата у могильщика ржавеет - Алан Брэдли

верят, что жемчужины – это капли дождя, падающие в устричные раковины, распахнувшие зев, дабы проглотить их».

Дальше он продолжает свои рассуждения перед тем, как перейти непосредственно к ядам, и даже по беглом прочтении я поняла, что сэр Артур знает, о чем говорит.

Я листала книгу в поисках информации об отравлении двустворчатыми моллюсками, когда до меня донесся далекий крик. Если бы не мой исключительно острый слух и если бы не прозвучало мое имя: «Флавия! Флавия! Флавия!» – то могла бы не обратить внимания.

Я бросилась к окну и глянула на Висто.

К дому катилась стена бурлящего черного дыма. Словно ниоткуда подул восточный ветер, раздувая огонь на траве. Я слегка приоткрыла тяжелое окно, чтобы крикнуть: «Иду! Иду!» – и снова его захлопнула. Кирпичная стена и толстое стекло задержат огонь, а открытое окно нет.

Я понеслась вниз по лестнице, по дороге схватив две метлы из чулана. Вылетела из кухонной двери, словно безумная Мэг Питера Брейгеля во главе армии женщин, собирающихся разграбить ад. Я помчалась по Висто по направлению к остро пахнущему дыму, размахивая метлами, как будто слабое движение воздуха от них могло погасить пламя.

Когда я добралась до Ундины, у нас обеих покраснели и слезились глаза. Она пыталась вытирать слезы локтями.

– Возьми! – прокричала я, сунув ей метлу в руки. Второй метлой я начала сбивать пламя, словно чистила самый грязный ковер в мире. Ундина начала повторять за мной, и вскоре мы колотили по горящей траве, словно парочка немецких кузнецов.

Огонь был уже на полпути к дому, опережая нас. Если он доберется до каретного сарая, на чердаке которого до сих пор хранится старое сено, нам конец. Щетина наших метел почернела и загорелась, деревянные ручки тлели.

– Не останавливайся! – крикнула я Ундине. – Это весело!

Она криво улыбнулась, не вполне поверив мне.

Теперь мы трудились молча, пока я пыталась осознать происходящее. Мы словно в фильме ужасов. Две девочки с метлами сражаются с ужасной бедой. Думать некогда.

Шарк! Шарк! Шарк!

Удивительное дело, но в моменты опасности человеческий мозг может веселиться – возможно, это антидот к опасности.

Где-то на задворках моей памяти, видимо, под действием метлы, открылся маленький чуланчик, и оттуда выскочили слова Льюиса Кэррола. Я прокричала Ундине:

– Если бы семь (шарк!) горничных с семью (шарк!) швабрами

Подметали его полгода,

Как ты думаешь,

Смогли бы они навести порядок? – спросил Морж.

И Ундина отозвалась:

– Я в этом сомневаюсь! – ответил Плотник (шарк!).

И прослезился.

– О, Устрицы! Идите к нам![48] – прокашляла я, почти в слезах.

И снова устрицы? Устрицы, кругом устрицы. Что все это значит?

В этот самый момент я увидела, как к нам торопится Доггер. В руках у него был насос, которым он начал разбрызгивать красную огнетушительную жидкость на языки пламени. Он выглядел как человек, который точно знает, что делает, и который всю жизнь тушил пожары.

Когда Ундина сделала последние несколько взмахов метлой, и мы сложили наши орудия, Доггер быстро расправился с последними языками пожара. Вскоре остались только мы втроем и дым.

– Отличная работа, – заметил Доггер. – Быстро найденное решение и идеальное исполнение. Снимаю шляпу.

Мы с Ундиной изобразили глубокий поклон перед невидимой аудиторией, взмахивая воображаемыми шляпами в лучших традициях Карла Пендраки. Единственная разница заключалась в том, что мы кланялись не в шутку, мы были смертельно серьезны и потом как можно дольше наслаждались воображаемыми аплодисментами.

– Как это началось? – спросила я Ундину. – Ты видела кого-нибудь в лесу?

– Я слышала мотор, но ничего не видела. Может, браконьеры?

Доггер повел нас в дальнюю часть Висто, к окраине леса. Отсюда начиналась сгоревшая трава, теперь от нее осталась длинная извилистая линия. Несмотря на недавний дождь, ветер и солнце на Висто иссушили траву.

Но это было не все.

– Бензин, – сказал Доггер. – Запах чувствуется. Но мы и так это знали, верно? Поняли по черному дыму.

На самом деле я не догадалась, но все равно согласно кивнула. Доггер прав: дым от травы обычно серый.

– И, – поддержала Ундина, – пожары начинаются в одной точке, а не длинной линией. Во время войны нас этому научили.

– Разве ты уже родилась во время войны? – пошутила я, но по-доброму, отдавая должное ее недавним пожарным подвигам.

– Справедливо заметить, – сказал Доггер, – что во время последней войны мы многому научились, особенно по части зажигательных устройств.

– Кто мог такое сделать? – спросила я и сразу же поняла, что знаю ответ. Но вопрос оставался: что из большой картины известно Доггеру? Колеса внутри колес?

– Ответ вполне может найтись в лесу, – сказал он. – Прогуляемся?

Ступая по траве почерневшими от пепла ботинками, мы двинулись в сторону деревьев. Эта часть Букшоу когда-то была королевскими охотничьими угодьями, но сейчас сохранились только остатки еще более старого леса. Редкие тенистые дорожки среди деревьев сузились до пешеходных тропинок. В куче листьев под упавшим дубом обнаружились зигзагообразные следы и отпечаток сапога.

– Неровный ромб или овал с рисунком кожуры ананаса, – сказал Доггер. – Очень приметно.

Я боялась вымолвить хоть слово. Я уже видела отпечатки этих сапог.

И даже догадывалась, кто их носит.

– Нам лучше вернуться, – сказала я, оглядываясь на темные стволы деревьев и почерневший Висто. Внезапно меня охватило беспокойство, и мне стало неловко находиться на открытом пространстве.

Доггер глянул на небо.

– В течение часа пойдет дождь. Земля намокнет. Мы будем контролировать ситуацию из оранжереи.

Удивительно, что порой для создания уюта хватает нескольких мешков с картошкой, брошенных на перевернутое ведро. Над головой по стеклу стучал дождь, заливая нас странным водянистым светом.

Ощущение, как будто меня опустили в самую глубокую океанскую впадину в батискафе профессора Пиккара[49]: все ниже и ниже, дальше от мирских забот, в объятия воды. Неудивительно, что здесь так хорошо прорастают семена. Никогда не чувствовала себя так уютно и безопасно.

Но как же странно, подумала я, что чувствую себя в максимальной безопасности в доме, сделанном из стекла, и в обществе других людей. Удивительное изменение – и тревожное, по всей видимости. Я отбросила эту мысль.

Ундина налила нам чаю. Я никогда раньше не замечала, какая она красивая. На секунду перед нами появилась ее покойная мать – не такая, какой она была при жизни, а такая, какой она могла бы быть.

– Тебе нравятся мои волосы? – поинтересовалась Ундина, разглаживая взъерошенные локоны.

Ее личико было измазано сажей, и, хотя я подозревала, что сама выгляжу не лучше, мне было наплевать. Внешность – ничто для друзей, и даже сопливый нос дороже золота в