Около музыки и другие рассказы - Нина Сергеевна Дашевская

пианистов. Хочется, не хочется, холодно или тепло — пианист играет. И я так же. Выбрал это место; идти недалеко. Я живу совсем рядом, вон в тех домах, — художник кивнул на ближние пятиэтажки. — Можно, конечно, рисовать просто вид из окна; но мне воздух нужен. И потом, это важно: собираешься, потом идёшь. Целое дело… уж хочешь не хочешь, а приходится рисовать. Так что вот… организует меня.

— А потом?

— Потом — по-разному. Иногда увлекает, разгоняюсь — и потом могу работать, уже дома. Идёт, получается. Иногда — ничего, пусто. Но хотя бы форму не терять. Правда, как раньше — чтобы само несло — уже не бывает.

— Значит, это просто упражнение? — разочарованно спросил Рома.

— И да, и нет. Иногда — не просто. Иногда что-то даже и… Знаешь — был такой художник, Клод Моне.

— Это знаю. Про Руанский собор?

Конечно, Рома знал это. Как художник Моне рисовал один и тот же собор в разное время, больше тридцати раз. И всегда получалось что-то новое. Свет, настроение — всё менялось.

— Ну конечно, ты знаешь, — сказал Александр Николаевич, — я сразу понял, что ты тоже художник.

— Я? Нет.

— Ну чего сразу нет. Я вижу, как ты смотришь. Только художник может на что-то смотреть так долго.

— Да я не смотрю никуда. Я, может, просто туплю.

— Не думаю… Хотя — смотря что ты вкладываешь в это слово. Я тоже, знаешь, туплю иногда. Вот, например. — И он показал одну из работ. — Совершенно бездумно нарисовано, но интуитивно что-то в этом есть…

Но Рома уже смотрел на следующий рисунок:

— Можно?

Простой ручкой на блокнотном листе; снова — мост и река. Но ещё на рисунке был мальчик. Он стоял под мостом спиной, смотрел на воду. А из реки к нему подплывало что-то тёмное.

— Кто это? — спросил Рома.

— Черепаха, — пожал плечами художник.

А. Понятно. В нашей средней полосе в реке плавает большая черепаха. Совсем ничего особенного.

— А мальчик? Кто?

— Ты, — сказал вдруг художник.

Рома вздрогнул.

— Ну нет, я пошутил, извини. Просто ты на него похож. А так был у меня тут такой друг.

— Тут?

— Да, под мостом. Но это было давно, много лет назад. Он тоже приходил сюда каждый день. И кидал в воду траву.

— Как вы?

Художник смутился:

— Ну да… теперь вот и я. В общем, я его спросил тогда — зачем? И он ответил, что раньше у него была черепаха. А потом она убежала.

— Черепаха? Убежала?!

— Ну да. Он не видел, как она пропала. И родители клялись, что они ничего о ней не знают. Тогда он решил, что черепахе захотелось к воде. И она сбежала сюда, в реку. Поэтому он ходил сюда каждый день и кормил свою черепаху.

— Понятно, — сказал Рома.

Да, конечно. Всё понятно. Наверное, стой черепахой что-то случилось, и родители, чтобы не расстраивать мальчика, сказали ему, что черепаха сбежала. У Ромы так же было с хомяком. Сейчас он понимает, что хомяк вряд ли до сих пор живет в диких лесах, но одно время он в это верил.

— А потом он уехал, — продолжил Александр Николаевич про незнакомого мальчика. — Перед отъездом он попросил меня иногда подкармливать её.

— А как же зима?

Художник помолчал.

— Ты знаешь, я думаю, она у него вполне самостоятельная рептилия, отлично добывает себе пропитание. Но ей иногда приятно брать траву из человеческих рук. К тому же… я как бы передаю ей отчего привет.

— Вы её видели, что ли? — вдруг поверил Рома.

Художник не ответил. Ну да, глупость спросил, конечно.

— На, — сказал он и вдруг протянул Роме карандаш.

— Я не умею, — ответил Рома, но карандаш взял.

И нарисовал большой неровный круг, к нему добавил выступы с четырёх сторон и один подлиннее — голову.

— Вот, — усмехнулся он, — видите?

— Вижу, — сказал художник, — черепаха.

С неба полетели первые капли. Потянуло свежестью.

— Ну вот. Теперь тут куковать, да? Надо было раньше… ладно, теперь переждем.

Рома забрался к себе наверх, там всё же потише, теплее — не такой ветер. Художник попытался влезть в его укрытие, но оставил попытки: нога не позволяла. Он сложил все свои вещи, оставил лишь блокнот и ручку. Дождь начинался как будто издалека: смывал грязь с моста, пускал рябь по воде. Пробовал свою силу порывами раз, другой; потом снова стих. И, когда Рома уже начал думать, что обошлось, дождь наконец обрушился всей своей силой.

Небо потемнело, дальний берег с колокольней скрылся из виду за сплошной стеной воды.

Мост гудел, пел — казалось, дождь хлещет прямо внутри Роминой головы. Вода в реке кипела пузырями, ветер носился, врывался под мост, кружил там и снова вырывался на волю.

Но художник, казалось, не чувствовал холода. Он как будто держался за свой блокнот, хотя ветер трепал бумагу, вырывал из рук. Вдруг художник обернулся к мальчику — и Рома поразился: его лицо сияло восторгом.

— Дождь! Рома, ты видишь — какой дождь! — крикнул он.

А Рома смотрел, смотрел на этого странного человека, на гудящие длинные балки внутри моста, на кипящую от пузырей воду… и вдруг он увидел.

— Смотрите! Александр Николаевич, смотрите скорее!

Он снова сбежал вниз, и они уже вдвоём стояли у самой воды и смотрели, смотрели, как огромная черепаха величественно плыла под мостом, грациозно шевеля длинными, похожими на ласты лапами.

Дверь в Старом Городе