Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев

class="p1">— Ты не обижайся, Коль. Всему свое время. Пусть твой пулемет пока подождет. А мы сначала другим делом займемся.

— Листовками?

— Да. Нужно, чтобы люди знали, что победа будет за нами, и верили.

— А немцы Москву не возьмут?

И Валя серьезно сказал:

— Никогда не возьмут! Кишка у них тонка. Теперь слушай внимательно. Мы с тобой и другими ребятами будем расклеивать листовки.

— Когда?

— Сейчас я тебе покажу одно место. Тайник. Каждый день ты будешь его проверять. Только чтобы никто не видел! Если он будет пустым, значит, еще не время. А когда будет время, ты найдешь записку. Там будет написано число, время и адрес. То есть когда и где мы встречаемся и идем расклеивать листовки. Сможешь уйти из дома незаметно?

Я кивнул. На самом деле я даже не представлял, как можно уйти из дома ночью, да еще незаметно.

— Хорошо. Пойдем покажу тебе тайник.

Мы слезли с крыши и пошли.

Только мы оказались на улице, как Валя дернул меня за рукав:

— Смотри, немцы!

Два солдата ехали на велосипедах и смеялись. С одним из них на поводке бежала большая овчарка. Я никогда не думал, что солдаты ездят на велосипедах. На мотоциклах там, на машинах и танках — это понятно. А на велосипеде, да еще с собакой…

— Не стой, пошли! Не обращай внимания, — шепнул Валя.

Мы пошли, зато остановились солдаты.

Один из них что-то крикнул нам.

— Что он говорит? — спросил я Валю.

— Какая разница. Иди давай!

Но крик повторился. На этот раз остановился Валя. Один из солдат, улыбаясь, снимал карабин. Другой что-то сказал ему и подозвал собаку. Потом протянул руку и громко произнес короткое слово. Собака молча бросилась к нам.

— Не беги! Стой на месте, руки не поднимай! — быстро крикнул Валя и встал передо мной.

Удар был такой, что Валя упал. Собака уперлась в Валину грудь лапами и дышала ему в лицо горячей пастью с белыми, как сахар, клыками. Она дрожала от нетерпения и роняла слюни. Снова послышалась команда. Собака нехотя убрала лапы, подняла голову и, зло оглядываясь, побежала назад. Солдаты расхохотались, еще что-то крикнули и поехали.

— Гады, — сказал Валя. Он поднялся и вытирал лицо.

— Испугался? — спросил я.

— За тебя, — ответил он. — Фашисты как есть. Ладно, недолго им…

Недалеко от Валиного дома был дом, в который попал снаряд. Он был старый и кирпичный. Одной стены почти не было. Крыши тоже. Но в дом мы не пошли. Мы обошли его кругом.

На нижней части окна была жестяная полоса, загнутая вниз.

— Смотри, — сказал Валя. — Приподнимаешь отлив, суешь в щель руку и проводишь вот так. Если записка есть, ты ее найдешь. Отвернись.

Я отвернулся.

— Теперь попробуй.

Я приподнял эту полосу, то есть отлив, поводил рукой и нащупал свернутую бумагу. Я достал ее.

— Понял?

Я кивнул.

— Ну и… Чтобы никто, усвоил? Тем более там немец у тебя. Ну, все. Расходимся.

Жиды

Когда на улицу не пускают — плохо. Потому что на улице много дел. Когда выгоняют — тоже плохо. Потому что одному делать на улице нечего. Я заходил к ребятам из класса, но родители их не отпускали. Еще и удивлялись: «А ты не боишься?» Жалко, что самые-самые мои друзья давно уехали с родителями в какую-то Эвакуацию.

В общем, я «шлялся», как говорит бабушка. Город был не таким, как перед приходом немцев. Тогда казалось, будто он совсем пустой. А сейчас на улицах были люди. И даже рынок работал. У некоторых домов стояли немецкие машины, и мотоциклы, и даже танкетки. Немцы были везде. Некоторые просто так, а некоторые с оружием. Одни были в серой форме. А еще были другие, одетые в короткие пальто с белыми повязками на рукавах. Их было трое. Они шли втроем и с оружием. И я услышал, что они говорят по-русски.

Ничего себе! На наших солдат они не были похожи. Да если бы они были нашими, они бы сразу стали в немцев стрелять! А немцы в них тоже не стреляли, будто так и надо. Я смотрел на них и не мог понять, кто же они такие.

— Что рот разинул? — спросил один из них.

— Просто так, — ответил я. — А вы за кого?

Он остановился.

— Что значит за кого?

И тогда я задал вопрос, который крутился у меня на языке:

— А вы за наших или за фашистов?

Мне стало ясно, что я глупость сморозил.

Глаза у него прозрачные, а лицо узкое, уже шеи. А руки оказались очень длинные. Я и не заметил, как он схватил меня за шиворот.

— Вашим капут пришел, понял, недоносок? А ну говори, где твой отец?

Я открыл рот, но вмешался еще один.

— Да отпусти ты этого огрызка. Не наигрался, что ли?

Наверно, он был за старшего, потому что Узкий послушался, но все же больно щелкнул меня по лбу.

Они пошли дальше, я еще услышал, как старший бормотал:

— За наших, за ваших… Я лично за себя.

На здании сельхозтехникума прибивали новые вывески на русском и немецком.

На Театральной люди толпились вокруг тумбы с объявлениями. Они были совсем новыми, и от тумбы еще пахло клейстером. Все читали молча и молча уходили.

Объявлений было много. Я стал читать. Они были неинтересные: про работу по уборке улиц, про комендантский час, про штрафы и наказания… Я уже хотел уйти, но пришел человек и наклеил еще одно. Я прочитал:

«Приказ № 8

Об ограничении прав жидов.

А) Отвести в одном из кварталов города дома или один многоквартирный дом, в котором могли бы разместиться все проживающие в городе жиды.

Б) Запретить жидам: выходить за город, появляться на базарах в торговые дни, иметь общение с населением…»

Дальше я не стал читать.

Вот здорово! Жид — это кто жидится. Жадничает, значит. Все богачи — жадные. Хорошо, что у нас в стране нет богачей. Их всех повыгоняли. Только все равно жадины остались. Вот Ванька Зайцев — настоящий жид. Что ни попросишь — нипочем не даст. Когда у меня красный карандаш сломался, я у него просил, а он сказал, что нет. А я знаю, что есть. Я у него в пенале видел: один просто красный карандаш, а другой двухцветный — половина синяя, половина красная. Я его тогда обозвал жидом и стал дразнить: «Жид, жид, по веревочке бежит!» Толстый Ванька стал гоняться за мной по партам. Ни