Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев

что-то брякнуло. Небольшое и тяжелое. Мне даже дышать стало трудно. А вдруг пистолет?

Я сунул руку и нащупал железное и круглое. Это была граната! Я сразу понял! И еще я понял, как мне повезло. Подумаешь, пистолет! Пистолет ерунда! А гранатой можно сразу сто фашистов убить! Только их собрать вместе надо. Глупо гранату в одного кидать. Это было то, что нужно! Валя меня сразу в отряд возьмет. А Васька Шнырь пусть обзавидуется. Я сунул гранату в карман пальто и еле-еле оттащил пулемет в темный угол. Там я забросал его кусками войлока.

Бежать с гранатой в кармане было не очень удобно. Граната билась в самую косточку, и карман надо было прижимать рукой. Но это ничего, это пройдет, а оружие — вот оно!

Вот и мой дом. То есть наш. То есть был наш. Сейчас мы живем на втором этаже. Под нами есть еще один, он в землю уходит, как подвал. И окошки низко-низко, у самой земли. Там Иван Ильич живет. Его с дочерью переселили в наш дом четыре года назад, когда папу забрали. А когда война началась, дочь уехала на войну, раненых лечить. И Иван Ильич один остался.

А я живу с мамой и бабушкой. Моя бабушка — папина мама. Она строгая.

— Ты где шляешься? — это бабушка. Она стоит у калитки.

— Я не шляюсь, я в школе был.

Я и правда в школе был, я же не обманываю. Ну почти.

— И что ты там делал? — спрашивает бабушка железным голосом.

— Линейка была…

— А потом?

Я молчу. Значит, она знает, что нас отпустили. Она всегда все откуда-то узнает. А если не знает, то по глазам угадает. Она сама так говорит.

— Не ребенок, а наказание сплошное, — говорит бабушка, и я облегченно вздыхаю. Когда она так говорит, она не по-настоящему сердится.

— Марш домой! — командует бабушка.

Я иду, придерживая карман, бабушка за мной. Вот не повезло! Я хотел во дворе гранату спрятать, а теперь домой тащить приходится. Нет, это нельзя! Я останавливаюсь на пятой ступеньке лестницы, где доска чуть шатается.

— Ты что? — спрашивает бабушка.

— Забыл… я в уборную.

— Ну давай, только мигом, — ворчит бабушка.

Я хочу проскочить побыстрее… и задеваю ее правым карманом пальто.

— Стоять! Покажи, что у тебя там!

Я открываю рот, чтобы сказать, что ничего там у меня нет, просто… Но уже поздно. Бабушка лезет в карман и вытаскивает гранату…

— Это что такое? — голос у бабушки опять железный, как граната. Ее она держит в правой руке, а левую прижимает к груди.

Эх…

— Что это такое? — опять спрашивает она, но по-другому, не железным голосом, а шипящим. И садится на ступеньку.

— Граната. Я случайно нашел… Я не хотел.

И тут бабушка начинает кричать непонятные слова. Я разбираю только «паразит», «в гроб вгонит», «ты знаешь, что с нами за это будет, если» и все такое. На шум выходит Иван Ильич, он поглаживает бородку и смотрит то на меня, то на бабушку.

— Петровна… — говорит он, но бабушка его не слышит.

Она сурово молчит.

Она сурово встает.

Она сурово идет к уборной.

Я догадываюсь, зачем. Нет, только не это! Но я молчу, только иду за ней и хнычу. Хотя знаю, что не поможет.

Бабушка заходит не в уборную, а за нее. Там выгребная яма. Она откидывает крышку ящика над ямой… Ни за что! Я хочу вырвать у нее гранату, но бабушка держит крепко, и я выдергиваю какое-то кольцо. Я смотрю на это кольцо, а бабушка на зажатую в руке гранату.

И мы слышим:

— Не разжимай руку! Руку не разжимай!

Я никогда не слышал, чтобы Иван Ильич так кричал. Я даже не сразу узнал его голос. Кому это он?

— Чего это?.. — начинает бабушка.

Но Иван Ильич уже здесь.

— Тихо, Петровна, тихо…

Он обхватывает бабушкину руку с гранатой своей ладонью и, не глядя на меня, говорит негромко:

— Коля, уходи. Быстро.

Я не хочу уходить и только делаю несколько шагов назад.

— Так, Петровна. Подходим. Руку вытягивай. Сейчас, как только скажу: «Давай!» и уберу руку, бросаешь эту железку вниз и бегом назад. Как крикну: «Ложись!» — падаешь на землю лицом вниз.

Бабушка открывает рот, но сказать ничего от страха не может и только кивает.

— Давай! — граната булькается в выгребную яму. — Раз, два, три… Ложись!

Иван Ильич бросается на меня и валит на землю.

Раздается звук, будто лопается огромный пузырь.

Земля подо мной дрожит.

А потом что-то зашуршало и зашлепало сверху, и пошел такой запах…

Больше всего досталось Ивану Ильичу.

Ну, и нам с бабушкой немножко.

Можно сказать, что мне повезло. Бабушка принялась греть воду, чистить керосином и стирать одежду, заставила нас с Иваном Ильичом вымыться целиком и так захлопоталась, что забыла меня отодрать как сидорову козу. Она давно обещала, но еще ни разу не делала. И на этот раз тоже.

Хорошо, что мамы не было. Только я об этом подумал, как она пришла. Она большими глазами посмотрела на нас с Иваном Ильичом, на бабушку, на гору грязной одежды и села на стул. Она сразу поняла, что что-то случилось. Она так и сказала:

— Мама! Что случилось?

— Ничего не случилось, — ответила бабушка. — Пока у ребенка мать незнамо где пропадает, мы с ним в войну поиграли.

Мама была усталая или расстроенная. Она сказала:

— У меня были дела.

— Ах, дела? Дела у нее! — ехидно сказала бабушка. — А ребенок твой — не дело, что ли? Сидишь? Вот и хорошо, что сидишь. Чем свои дела делать, послушай лучше, что он натворил…

И она все рассказала маме…

— Николай, — мама смотрела на меня грустно-грустно, не кричала, а говорила тихим голосом, — где ты взял эту гадость?

— Нашел. На улице.

— Я тоже шла по улице. На улице гранаты не растут. Еще раз: где ты взял гранату?

Не буду же я ей рассказывать про Валю, про то, как я ходил в Лаврентьевский. Это военная тайна и вообще.

— Я правда нашел! Она в кусты закатилась! Я не знал…

— Что не знал?

— Что это граната…

Мама посмотрела на бабушку. Бабушка поджала губы.

Мама тем же тихим усталым голосом сказала:

— Никогда. Ты слышишь? Ни-ког-да…

Что никогда?

И тут вмешался Иван Ильич. Он кашлянул и сказал:

— Хорошо все то, что хорошо кончается. Главное, чтобы урок усвоил. А вообще… Пацан есть пацан.

— Вот именно! — подхватила бабушка. — А все потому, что мужика в доме нет. А разве без мужика парня воспитаешь?..