Птица Сирин и всадник на белом коне - Георгий Николаевич Юдин

как сделать-то надо! – любуется Егорий. – Чтоб не просто прялка была, а лебёдушка».

Срубил он в лесу подходящую липу, а чтоб она не растрескалась, кору не стал обдирать и торцы глиной обмазал.

Как только просохла липа хорошенько, принялся рубить донце – широкую доску, на которую пряха садится. На конце донца выступ сделал с гнездом. В него то гребень, то стояк для пряжи вставлять можно, а стояк, на маленькое весло похожий, из крепкого клёна вырубил. Обстругал всё хорошенько, зачистил – дерево зазолотилось, засияло. Не прялка – птица лёгкая, ни у кого такой нет! Красивая, а чего-то не хватает!

«А что, если резьбой да красками её изузорить?» – думает Егорий. Вырезал на донце тонкие линии, на концах завиточками закруглил. Потом солнышки под ножом зажглись, листья сказочные зашелестели, диковинные цветы зацвели.

А Егорий хмурится: опять ему не нравится!

Во двор вышел, там у него чурбан дуба морёного лежал. Расколол его на тонкие дощечки, из них два коника чёрных с крутыми шеями выстругал и в донце между цветов врезал. Сели без клея, как тут были, не выковырнешь. Но всё ж для верности дырочки просверлил и жёлтые липовые гвоздики загнал, да не где попало, а где глаза и по сбруе. Сразу ожили коники, сбруей зазвенели, глазами закосили.

Вроде довольный остался. За стояк принялся. «Что бы такое, – думает, – написать?» Вспомнилась ему та ночь лунная на Ивана Купалу, цветок папоротниковый. Только какой он, цветок этот таинственный? Красный, синий или белый? А такой, наверно, каких на свете не бывает – чёрный! Ведь колдовство любит в чёрное рядиться.

Обмакнул кисть в чёрную сажу и написал чудо-цветок ночной, а вокруг узкие листья папоротниковые закачались. Мерцают чёрные лепестки на золотой доске, манят к себе, завораживают, и веришь – есть такой цветок на земле, ищи только.

Сверху солнышко красное написал, его с двух сторон птица Сирин и Алконóст берегут, погаснуть не дают. Чтоб семья крепкая была, под солнышком дерево сказочное посадил, всё в цветах. А чтоб дерево не погубил кто, под ним двух львов гривастых на стражу поставил.

Бабушка Акулина как увидела прялку, заахала, головой закачала:

– Ну, Егорий, такого подарка отродясь ни у одной невесты не было! Отдавать даже боязно. Того и гляди, влюбится Марьюшка в прялку-то – тебя забудет!

Как краски просохли, понёс Егорий прялку на посиделки. Поставил на лавку – словно солнце в избе вспыхнуло! Девушки работу побросали, прялку обступили.

– Ну погоди! Мы тоже своим женихам прикажем такие сделать. А не сделают – не бывать свадьбе!

Запечалились женихи, заскребли затылки, где уж им за Егорием угнаться! Собирались даже побить его маленько, да больно здорóв – сам кого хочешь уложит.

Пришлось им тоже прялки узорные резать да красить, кто как умел. Так и повелось: просватался парень к девушке – дари прялку. По ней ведь сразу видно, сильно ли жених невесту любит или со скуки женится.

* * *

Ждёт не дождётся Егорий, когда Марьюшка в его дом хозяйкой войдёт.

– Да что ж ты, Егорка, без дела маешься? – не выдержала однажды бабушка Акулина. – Чем деньки до свадьбы считать, лучше б Марьюшке для хозяйства что-нибудь сделал.

– А что?

– Помнишь ли, до пожара у меня коробья́ была расписная? Дед твой из самого Великого Устюга её мне привёз, приданое складывать. Эх и красивая была, всем на зависть! Зверями волшебными расписана и цветами.

– А какими зверями, бабушка?

– Помню, львы там гривастые были, птица Сирин и грифóн.

– Грифон? А кто это, бабушка?

– Неужто не знаешь? Зверь такой хищный. Телом – лев, и грива его же, и лапы когтистые, на спине здоровенные крылья, а голова птичья с острым клювом. Хвост закрученный, а в силе и храбрости равных ему нет. Живёт он далеко отсюда. Всё золото в его власти, а если какой тать[1] завладеть им захочет, разрывает на части. Потому он на крышке коробьи нарисован был, чтоб воры боялись.

– Ну, бабушка! Что ж ты раньше про такого зверя не сказывала? Я тоже его Марьюшке на коробье напишу.

– Да какое ж золото он у неё беречь будет? – смеётся бабушка.

– Ну, не золото, а от сглаза или нечистой силы пускай бережёт.

– А для этого другой зверь есть. Индрик[2] зовётся. Конь такой, а во лбу волшебный рог. Этим рогом всякое зло насквозь протыкает, и, когда с ним бьётся, вокруг народ стоит и поёт:

Это не два зверя собирались,

Не два лютых собегались,

Это кривда с правдою сходились,

Промеж собою бились, дрались!

Загорелся Егорий новой работой. Срубил липу и срезал с неё тонкий луб – самый верхний слой. Потом согнул его по форме большой коробьи, края стеночек друг на друга наложил и лыком прошил. Пока луб сырым ещё был, вставил в него еловое дно, чтоб, когда высохнет, стенки коробьи днище крепко сжали.

Из оставшегося луба ещё две коробьи согнул. Одну – для посуды, а совсем маленькую коробейку – для Марьюшкиных серёжек да бус. Железными петельками с узорными высечками ко всем коробьям тонкие крышки еловые прикрепил.

Через несколько дней луб подсох – и стали коробьи белыми, гладкими. Рука сама, головы не спрашивая, к краскам тянется. Маленькую коробейку Егорий тонкими чёрными травками и большими красными цветами расписал. Дорогóй шкатулкой стала простая коробья, не стыдно в такой украшения хранить.

Среднюю коробью, ту, что для посуды, весёлыми картинками из будущей жизни расписал. На одной стенке мчится белый конь в чёрных яблоках, запряжённый в расписные сани, а в санях он сам с Марьюшкой сидит, коня погоняет. Взмахнул плетью и замер так с поднятой рукой, потому что над конём в это время Сирин бесшумно пролетал, весь в разноцветных перьях. А вокруг по небу большие яркие цветы летят, и даже из-под снега красные и зелёные листья выше коня выросли.

На другом боку коробьи Егорий с Марьюшкой уже домой приехали и сидят за столом, кисель едят. На полу Терентий о Марьюшкину ногу трётся, а около Егория чёрная Жучка сидит. А в избе цветы отовсюду, даже из стен и стола растут, будто в сказочном саду. На крышке же коробьи сильного, могучего