Птица Сирин и всадник на белом коне - Георгий Николаевич Юдин

наземь и не шевелись. Как бы близко он от тебя на дыбки ни встал, как бы огнём ни палил, не открывай глаз. Он устанет и уйдёт, а золото твоё будет.

– Зачем тебе столько золота?

– Да не за золотом я шла, а на чудо посмотреть. Неужто бывает такое? Ну, иду, значит, ни жива ни мертва, жутко одной-то, но цветок ищу. Вдруг сзади кто-то как ухнет и давай ко мне по кустам продираться! Ну, думаю, ещё и цветка не нашла, а уж конь огненный на меня несётся! Вот и повалилась на землю от страха… Чего смеёшься-то?

А Егорий хохочет, по траве катается:

– Ой, не могу! Да ведь это я к тебе через кусты продирался! Ой, умру, ой, не выживу!

Насилу успокоился, сел, слёзы утёр:

– Так и не нашла, значит, цветка-то?

– Нет…

– А я нашёл.

– Да ну?! Покажи!

– А закрой глаза.

Закрыла она глаза, а Егорий поднял с земли Марьюшкино зеркальце, к лицу её поднёс.

– Гляди! Вот он, мой цветок!

Ахнула Марьюшка, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Ну что ты будешь с ней делать?!

Словно волна горячая всю душу Егория окатила.

Обнял он её ласково.

– Что ж плачешь? Или не люб я тебе?

– Да люб, давно люб! От радости плачу. Ведь ты с утра до ночи только на краски свои любуешься, а меня и не замечаешь вовсе!

– Нет, Марьюшка. Меня краски эти красоту понимать научили, тебя разглядеть помогли. Пойдёшь ли за меня?

– Позови только – всё брошу, уйду с тобой. Да боюсь, дед заупрямится. Он всё богатых женихов высматривает.

– А мы к нему бабушку Акулину свахой пошлём. Она с ним быстро совладает.

На рассвете в деревню пришли. Всё шептались про счастье своё будущее. Целовались, конечно, не без этого.

Петухи запели, когда Егорий в избу мышкой шмыгнул. А бабушка уж с веником поджидает.

– И где ж ты, окаянный, цельную ночь прошастал?! Я не погляжу, что здоровый, выдеру вот веником.

Обнял Егорий с улыбкой свою старенькую бабушку, как медведь её, сухонькую, облапил, она и притихла.

– Ну, сказывай, где был-то?

– За цветком волшебным бегал.

– Нашёл?

– Нашёл, бабуля!

– Да где же он?

– А по соседству, у деда Афанасия покуда оставил. Пойдёшь Марьюшку за меня сватать?

Охнула бабушка, на лавку села.

– Слава тебе, Господи! Собрался наконец. Я уж думала, ты блаженный какой, на девушек не глядишь, всё работаешь. Ну что ж, Марьюшка невеста хорошая, тебе под стать. И красавица, и рукодельница. Сейчас и пойдём свататься.

– Может, к вечеру сходим? Вдруг дед откажет – стыду не оберёшься.

– Отказ не обух – шишек на лбу не ставит.

Но всё ж порешили вечером идти, на всякий случай. Нарядились в праздничное. Егорий, как рубаха его холщовая, белый весь – волнуется!

Когда к Афанасию пришли, Егорий совсем оробел. Стоит в горнице перед иконой в красном углу, крестится, а у самого руки дрожат.

Марьюшка из избы сразу вон выбежала, в сеннике спряталась. Дед, конечно, мигом смекнул, что к чему, но вида не подаёт.

Сели на лавку чинно, разговор завели издалека.

– Растёт у тебя, Афанасий, цветочек аленький, а у нас садовник славный сыскался.

– Это вы про кого, про Марьюшку, что ли? Э, нет, гости дорогие! Поищите для своего садовника другой садочек.

– Что так? Аль жених плохой?

– Да нет, соседушка, невеста у нас никудышная! Такая красавица, как в окно глянет – конь на дыбки встанет. Во двор выйдет – три дня собаки лают! У неё, видишь ли, по секрету скажу, глаза как лукошки, на голове рожки, рот до ушей, хоть завязки пришей! Но зато на обе ножки прихрамывает, горбом туды-сюды покачивает.

– Ой, уморил, дед! – хохочет бабушка. – Да ведь это ты себя обрисовал! А Марьюшка у тебя – загляденье! Да и жених наш хоть куда! Руки золотые, а самому молодцу цены нет.

– Да, богатство у вас, конечно, большое. Два веника в коробке да мышка в мешке.

– Это правда. Денег ни гроша, зато слава хороша. Сам ведь знаешь, какой у нас Егорий мастер. Были б руки, а богатство придёт! Внучке твоей у нас хорошо будет.

– Ага. Видела баба кисель во сне, да ложки не было.

Тут уж Акулина осерчала:

– Ты чегой-то, старый хрен, как ёрш топорщишься?! У самого-то в сундуке от рыбы пух да крылья от мух! Гляди, к другим пойдём!

– Вот-вот. Стали щуке грозить – хотят её в реке топить.

– Глянь-ка, Егорий, на щуку эту беззубую! Ужас охватывает, прости, Господи! Только вот я тебе что, Афанасий, скажу. Хоть и хочешь ты себе щукой казаться, а сердце у тебя завсегда мягче воска было. Все бабы в деревне про это знают.

Ну, дед тут и растаял, как лёд на солнышке.

– Ох и хитра ты, бабка! Мужик клином, баба блином, а доймёт! Ну, чего тут калякать, пора свадьбу стряпать.

Марьюшку кликнули. Стала потупившись, передник теребит.

– Пойдёшь ли за Егория, внучка?

– Отпустишь, дедушка, – пойду.

– Ну и славно! Только свадьбу на Масленицу справим. А то знаешь, как бывает, куми́шься, сватаешься, а проспишься – спохватишься. А ты, Егорий, пока невесте подарок готовь. Погляжу я, как ты для неё постараешься.

Стал Егорий раздумывать: что бы такое невесте подарить? Чтоб красивое было, нужное и при ней завсегда находилось, о нём напоминало.

Ничего в голову не идёт!

Раз как-то пошёл он в одну избу, где девушки посиделки устраивали. Сидят девушки по лавкам, пряжу прядут, песни поют, хохочут.

И Марьюшка здесь же.

Сел Егорка в сторонке, глаз отвести от неё не может, работой её любуется. Так ладно да споро прядёт, никто угнаться не может, хоть и прялка у неё похуже всех была. Скрипучая, шатучая, на сторону валится, того и гляди, рассыплется. Одно слово – прабабушкино наследство.

«Вот какой подарок-то надо изготовить, – встрепенулся Егорий, – и вещь полезная, и при Марьюшке всегда будет».

На другой день пошёл в лес липу для прялки рубить. Липа дерево мягкое, нежное, что хочешь из неё вырезать можно, не треснет, да и цветом хороша – золотистая.

Вот идёт он бережком, а по речке белая лебедь плывёт величаво. Шея гибкая, гордая, головка словно точёная, красавица!

«Вот