Сверхприключения сверхкосмонавта - Валерий Владимирович Медведев

комната была в книгах и журналах. Они кипами лежали на столе, на полу. Они походили на баррикаду, из-за которой велся по моей особе огонь отдельными словами и целыми очередями слов. С обложек книг и журналов на меня смотрели Павлов, Галилей, Горький, Кеплер, Ломоносов, Станиславский и так далее. И те слова, что я принимал за жалкие нравоучительные цитаты, на самом деле были как бы не цитаты, а как бы просто слова тех ученых и мыслителей, от имени которых они произносились. «Жалко, что эти ученые и мыслители представлены всего лишь рисунками или фотографиями, — подумал я, — а то бы они были по эту сторону баррикад, то есть на моей стороне, на стороне сверхкосмонавта».

— И можешь порвать свои воспоминания и свой бортжурнал. И вообще перестань терять время на свою сверхожесточенную сверхподготовку к сверхкосмическим сверхполетам. Я не понимаю, — говорил отец, все повышая и повышая голос, — зачем зря терять время? Зачем готовиться к тому, что никогда не осуществится! Ты никогда не полетишь в космос! Понятно?

Я первый раз в жизни услышал, как кричит мой отец.

— Нет, полечу! — сказал я тоже громко.

— Нет, не полетишь!

— Это почему же я не полечу? — спросил я еще громче.

— Потому что, — отчеканил мой отец, — в космос летают только очень здоровые люди. А ты болен. Ты очень болен! — Это все он говорил от себя, не заглядывая в книги.

Если бы я был несерьезный человек, я бы на такие слова просто рассмеялся. Нет, обо мне можно сказать все, но сказать, что я нездоровый человек?!

— Ты тяжело болен! — продолжал отец. — Тяжело! Очень тяжело! Сейчас мы тебе поставим диагноз, от которого тебе не поздоровится. — Он стал рыться в журналах и книгах, нервно повторяя: «Нет, это не то! И это не то!»

«Интересно, — подумал я про себя, — кого это отец ищет на помощь? Что за консилиум? И так здесь почти весь класс!..»

— Ага! Вот! — сказал отец, беря со стола и разворачивая какой-то журнал. Потом он надел очки и, поглядывая на меня поверх стекол, прочитал следующее: —

«Несколько слов о психологической несовместимости…

(Пауза.)

В длительную экспедицию исключительно важно подобрать состав участников так, чтобы им было приятно вместе жить и работать. Это исключительно важно…

(Пауза.)

Достаточно вспомнить эпизод из жизни замечательного полярного исследователя Фритьофа Нансена…

(Пауза.)

Это был крупнейший ученый, человек большой души…

(Пауза.)

И исключительного обаяния!..

(Пауза.)

Лекция, которую он однажды прочел в Эдинбурге, называлась «То, о чем мы не пишем в книгах». Речь шла о знаменитом дрейфе корабля «Фрам». Нансен рассказывал о штурмане Иогансене. Это был его большой друг. Вместе они достигли 86 градуса северной широты и должны были возвращаться на материк к Земле Франца-Иосифа. Этот путь у них занял около полутора лет. Ели они одну моржатину и медвежатину. Упадок сил, казалось, был полный. Но ничто не переносили они с таким трудом, как общество друг друга. Если раз в неделю они и обращались друг к другу с какими-то словами, то не иначе, как «господин главный штурман» или «господин начальник экспедиции». Это не была их прихоть или сварливость характера…

(Пауза.)

Это было проявлением закона психологической не-сов-мес-ти-мос-ти… который воплощал в себе всем своим существом штурман Иогансен!»

И тут, развивая папину мысль, меня стали то поодиночке, то все сразу обстреливать такими цитатами на эту тему, что я вынужден был зажать своими сверхпальцами свои сверхуши.

— Я тоже хочу сказать, — сказала, выглядывая из-за стопки книг, Нина Кисина, — я хочу сказать, что, как сказал Сервантес, — пролепетала Нина, лихорадочно перелистывая какую-то книжку, — тогда, чтобы… м-м-м… для того, чтобы приготовить пирог с яблоками за тридцать минут, надо взбить три яйца, посолить, добавить ванилин, один стакан песку и десять граммов муки… Ой, минуточку, я что-то не оттуда читаю.

— Вот именно, не оттуда, — перебил я ее. — Не десять граммов муки, а один стакан муки, иначе будет не пирог, а…

— А здесь написано, что надо взять десять граммов муки, — сказала Нина.

— Значит, опечатка, — сказал я. — Посмотри в конце, есть опечатка или нет?

— Действительно, опечатка, — сказала Кисина, осмотрев вклейку в конце книги.

— А вообще, все правы, Юра, и ты хоть сверхздоровый человек, — продолжала Кисина, — но ты болен болезнью, которая у космонавтов называется… человекопсихологической несовместимостью… Третьей стадии… Тяжелой и, по-видимому, неизлечимой формой…

— У них есть такие болезни, а у сверхкосмонавтов, — сказал я, — нет такой болезни! И не может быть! И вообще, ребята, сейчас уже семь часов пятьдесят две минуты тринадцать секунд. Завтра я поступаю сразу в три института: в театральный, в литературный и в консерваторию. Теорию я уже сдал на собеседовании. Круг, как вы понимаете, должен сомкнуться. Вот так, уважаемые повара, кулинары, диетологи и пекари пирога под названием «Несовместимость Юрия Баранкина!». А теперь насчет того, что вы не хотите идти в мой экипаж, на выполнение моего задания под моим… руководством… Не пойдете вы — пойдут другие!

— Ребята! — скомандовал Маслов. — По домам! Этот всезнающий и всепонимающий человек ничего не понял!

С книгами под мышками и в руках все стали выходить из столовой.

— Я тоже ухожу, — сказал отец, — ухожу жить к бабушке. Ну, хорошо, — бормотал он, — ты не хочешь слушать своих соучеников, ты не хочешь слушать нас, взрослых, ты не хочешь слушать и Горького, и Станиславского, и Павлова…

Отец хлопнул дверью, и я остался один.

Как жаль, что человеческий голос не может (пока не может) произнести одновременно три фразы. К сожалению, природа не запатентовала такой способности еще ни у кого, но если бы она запатентовала это, то я бы, оставшись в долгожданном одиночестве, произнес следующее: «Кис-кис-кис!» Затем бы пропел: «…то, что испокон веков неосновательно называли «колебаниями» голосовых связок, не является в строгом смысле колебаниями: это просто серия сверхкоротких и быстрых сокращений голосовых связок». И продекламировал: «Сердце бьется! Сердце бьется! А как же оно бьется?!» Все это я бы произнес одновременно, потому что в одиночестве мои мысли