Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев

— Здесь.

И она стукнула ложкой по печке.

Мама подошла к окну и тихо сказала:

— Зачем…

— Затем, — ответила бабушка. — Я же не знала, что ты…

Мама вышла из комнаты.

Бабушка стояла у печки. Что-то зашипело. Это падали на раскаленную плиту ее слезы.

Соня тихонько взяла меня за руку, и мы пошли к маме. Мама лежала с закрытыми глазами.

— Тетя Маша.

— Что, Сонечка?

— Герд, когда письмо отдал, просил мне на словах передать… Только чтоб никто не слышал. На ухо. Вот так…

Она встала на колени и проговорила незнакомые слова.

— Повтори еще… — не открывая глаз, прошептала мама.

Мама притянула ее к себе, и Соня положила голову на мамину грудь. Наверно, то, что она сказала и повторила, было хорошее и важное, и, наверно, мне не надо было этого знать. Но я знал. Я знал, что Герд мог сказать маме. Я только не знал этих слов. Мама села и вытерла слезы.

— Коля, — сказала она, — у меня в кармане шинели часы лежат. Принеси, пожалуйста.

Я вышел, нащупал в кармане часы и принес маме.

— Включи свет.

— Это Валины часы! Откуда они у тебя?

И тогда мама сказала своим обычным голосом:

— Коля! Я тебя прошу. Никогда меня об этом не спрашивай. Хорошо? Сейчас сбегай к Валиному дому и отдай часы его маме. Пожалуйста.

Ее «пожалуйста» звучало как «бегом марш». И я побежал.

Мама Вали была во дворе, вывешивала белье. Она знала меня, но на всякий случай я сказал:

— Здравствуйте! Я Коля. Валя у нас вожатый… был. Мама велела часы отдать.

Она взяла часы и долго смотрела на них. Очень долго. Я спросил:

— Я пойду?

— А? — спросила она. — Как, ты говоришь, тебя зовут?

— Коля.

Я видел, что она совсем забыла обо мне и кто я. Я повторил, что меня зовут Коля, что Валя был у нас вожатый, что мы с ним были, когда… Ну, тогда.

— Вали нет, — сказала она. — Он в школе. Как ушел, до сих пор нет. А ты, когда Валю увидишь, отдай ему часы. Он все время с часами ходит. А сегодня забыл.

Я взял часы и пошел домой.

Пришел Андрей, и мы сели за стол. Бабушка опять достала из глубины подвала свое «изделие», и взрослые налили рюмки.

— Скажи, Иван Ильич, слова, какие надо, — попросила его бабушка.

— Сказать-то можно, только слова всего не скажут, — вздохнул Иван Ильич. — Дайте молитву сотворить, авось Бог ума прибавит.

Он помолился и стал говорить о Рождестве.

— Рождество-то не больно веселое нынче, — перебила его бабушка.

Иван Ильич ответил:

— Так ведь и первое-то Рождество не больно веселое было. А вот засияла звезда, и явился свет миру, да что свет — лучик во тьме. А кому-то и лучика звезды хватит, чтобы к свету прийти.

И он посмотрел на елку, на звезду, которую тогда вырезала и раскрасила Соня карандашом Ваньки Зайцева. И все посмотрели за ним.

Вдруг Иван Ильич рассмеялся и сказал:

— Ну ладно. Хватит мне церковную пропаганду да мракобесие разводить. Хочу с вами своими рождественскими радостями поделиться. Ты, Полина Петровна, считай. Не шлепнули меня, как ты предсказывала, — это раз. Больше того, храм не закрыли. Получил я сегодня патриаршее благословение на служение. Из самой Москвы. Это два. А три… Это Софьюшкино решение. Умница, доченька. Кому надо, тот знает. Три, да? Три. Коля меня порадовал. Хороший парень у тебя, Мария, растет. Это четыре. Ну, а у сама-то Мария удивила так удивила! Это пять.

— А я? — обиделась бабушка.

— А ты, Полина Петровна, меня удивляешь беспрерывно и беспощадно.

Все засмеялись и выпили. Начались разговоры.

Первым встал Андрей.

— Значит, завтра в шесть, Мария Сергеевна.

— Ты куда опять собралась? — испугалась бабушка.

Мама ответила:

— В Москву. Там буду месяца два, а потом куда пошлют. Вот что, мама, Соня у нас будет жить. Каждый месяц вы будете получать деньги…

— Сколько? — спросила бабушка.

— На хлеб хватит. Когда я вернусь, не знаю. Приеду в Москву, сообщу почтовый адрес. Коля, Соня, — она повернулась к нам, — я рада, что вы вместе будете. Ивану Ильичу помогайте, хорошо?

Бабушка наклонилась к столу и заговорила негромко:

— Слышь, Марья, ты там, в Москве-то, ближе к начальству будешь… Так узнай, когда победа-то наша будет, помилование выйдет? Должно же быть-то, такую-то вражью силищу сломить, это же великое дело, обязательно прощение выйти должно, выпустят Володю, а?

Мама вздохнула:

— До победы еще как до Луны…

Потом бабушка ушла с Соней вниз, я тоже уже лежал в своей комнате, а мама с Иваном Ильичом тихонько разговаривали на кухне. Дверь без скрипа отворилась сама собой, и я услышал голос мамы:

— Иван Ильич, ну что мне делать? Она верит, что Володя придет. А у него в приговоре десять лет без права переписки. Вы знаете, что это такое?

Иван Ильич что-то неразборчиво ответил.

— А я знаю. Это расстрел. Нет Володи. Нет. Просто родственникам так говорили. Все эти годы я молчу, на почту хожу якобы посылки отправлять, и все ради Полины Петровны. Ведь она не переживет. У нее Володя — один свет в окошке. У меня же никого все это время, никого… И тут Герд. Сами посудите: вот Полина Петровна, вот служба моя, вот она, любовь эта, ни к месту, ни ко времени. Счастье краденое… Да что я о себе только! Если бы не Герд, что с Колей бы было?

Она тихо засмеялась сквозь слезы.

— Смешно получается. Мой сын своей жизнью обязан и Владимиру, и Герду. А больше ничего не будет у меня.

Я напрягся. А вдруг Иван Ильич скажет про Герда?

— Бог милостив, — тихо заговорил Иван Ильич. — Ты еще молодая, красивая, будет тебе счастье…

— Мне другого не надо…

— А может, и встретишься с ним. Война не вечна. Для того, кто верит и ждет, все возможно. Я тебе больше скажу: вы обязательно встретитесь…

Он помолчал.

— А как тебя, жену врага народа, на службу-то взяли?

Мама ответила:

— В такое время им не до этого. Да не им я служу.

— А кому?

— Коле. Полине Петровне. Володе, Ане. Мальчику этому, Вале. Всем хорошим людям.

— Понимаю тебя, милая, — он помолчал. — Ну, пойду я, Марьюшка. Ночь не спал, да и день суетный выдался. Прощай, моя хорошая.

Он ушел. Мама неслышно появилась у меня в комнате и наклонилась над кроватью. Я лежал с закрытыми глазами. Она легко, словно ветерок дунул, поцеловала меня и вышла, прикрыв дверь.

Я открыл глаза. У меня под подушкой лежали