Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев

поменьше. А ты пойдешь домой. И сегодня и завтра — ты слышишь? — ни ты, ни Соня, ни бабушка с Иваном Ильичом — из дома не выходите.

— Почему?

— Не спрашивай, а запоминай, пожалуйста. Так и скажи: мама запретила. Понял?

— Понял.

— Повтори. Хорошо. Умница.

Мы пошли, и она поцеловала меня, когда я свернул к рынку. Стыдно на улице целоваться, но маме можно.

Полицаев у входа на рынок в этот раз не было. Да и народу тоже. Наверно, мороза испугались. Но тот продавец был на месте. Я тогда не очень близко его видел, а вблизи он оказался молодым, моложе мамы. Он подтанцовывал за прилавком и хлопал рукавицами.

— Картошка только мерзлая! — весело крикнул он мне.

Я сказал, что мама послала меня сказать про колун.

Он почему-то обрадовался и пошел со мной.

— Как тебя зовут, сын своей мамы?

— Коля. А вас?

— А меня Андрей. А скажи, Николай, у тебя дома есть кто?

Я чуть было не сказал: «Соня», но вовремя спохватился. Нет, все ушли, ответил я.

— Ну, где ваш колун?

Мы вошли в дровяной сарай и стали искать, где мама сказала. Мешок был в самом низу, под дровами. Зачем его мама так закопала?

— Ну, спасибо, Николай. Будем друзьями. Бывай пока.

Андрей взял мешок, у калитки посмотрел направо и налево, махнул мне рукой и ушел.

Я остался дома, как велела мама. К вечеру вернулись Иван Ильич и бабушка. Иван Ильич стал помогать нам с задачей, но мы ее так и не дорешали.

— Это гром? — спросила Соня.

Мы прислушались. И правда было похоже на далекий гром, когда что-то огромное и тяжелое глухо и долго перекатывается.

— Софьюшка, — сказал Иван Ильич, — ну какой зимой гром? Это где-то артиллерия работает. Бой идет.

Хлопнула дверь. Кто-то пробежал вверх по лестнице. Я вскочил.

— Сиди! — сказала бабушка. — Я посмотрю.

Она подошла к двери и тихонько приоткрыла ее. Тяжелый топот скатился вниз, бабушка еле успела отскочить, дверь открылась нараспашку, и влетел Герд.

Я никогда его таким не видел. Тяжело дыша, бледный, с ранцем в руках, он растерянно оглядывал комнату. Увидел меня и хрипло сказал:

— Мария? Мама? Где?

— Она в комендатуре, — ответил я.

— Комендатура… Нет, — он шагнул было за дверь, повернулся и большими шагами прошел к столу, за которым сидела Соня. Взял у нее тетрадку, вырвал чистый лист и стал писать. Сложил записку и подошел ко мне.

— Коля, — он отдал записку и ткнул в нее пальцем, — мама! Хорошо?

У двери он остановился, посмотрел на нас, вдруг через всю комнату подошел к Соне, погладил ее по голове и что-то начал говорить ей на ухо. Спросил ее о чем-то, и Соня кивнула.

Он как-то виновато улыбнулся и вышел.

— Что это он?.. — начала бабушка.

Темное небо вспыхнуло. Дом задрожал, задребезжали стекла, со страшным треском разорвался воздух. Потом послышались выстрелы.

Это было где-то здесь, рядом с нами. Так взрываются бомбы.

Мы подбежали к окну. Иван Ильич был выше всех, и он сказал:

— Горит что-то.

Я залез на стол. В фиолетовом морозном ясном небе над сельхозтехникумом поднимался клуб дыма.

Там была комендатура. Я знал, что бояться нельзя. Мама знала. С ней ничего не случится. Она так сказала. И никому не надо говорить, что горит комендатура.

Я слез со стола и сказал:

— Мама утром говорила, чтобы вы ее не ждали. Она сегодня не придет. И чтобы никуда не выходили.

Иван Ильич и бабушка еще долго стояли у икон, бабушка плакала, а Иван Ильич журчащим тихим голосом ее успокаивал.

Бабушка легла с Соней, а я с Иваном Ильичом. Наверно, никто не спал в эту ночь. Я думал о маме. Иногда Иван Ильич начинал всхрапывать, но тут же просыпался и спрашивал:

— А? Наши?

К утру мы все-таки задремали, но ненадолго. Нас разбудили выстрелы и взрывы. Бои шли в городе.

Танк и котенок

Выстрелы не прекращались, но становились тише, как будто уходили из центра на окраину.

Я оделся и тихонько пошел к двери.

— Ты куда это собрался? — крикнула бабушка. У нее болела голова, и она еще лежала. Иван Ильич был наверху, готовил завтрак.

— В уборную.

— В ведро сходи. Мать что говорила? Соня ходит, и ничего.

— Я не могу.

В общем, я оделся и выскочил во двор. Пусть что хотят со мной делают, но я твердо решил пойти к комендатуре.

Но только вышел я за калитку, послышалось тарахтение и железный лязг. По улице ехал танк. Я хотел вернуться, но не успел. Танк догнал меня и, качнувшись вперед, остановился.

Крышка люка откинулась, и показалась голова в шлеме.

— Эй, парень!

Это был наш танк! Это были наши!

— Где тут у вас железнодорожный вокзал?

Я стал, перекрикивая шум двигателя, объяснять. Танкист кивал, кивал, а потом улыбнулся и прокричал:

— Ничего не понял!

— А давайте, я покажу?

— Не боишься? Мамка не заругает? Ну давай.

Он помог мне залезть на башню, а потом в люк. Я первый раз в жизни сидел в настоящем танке! Ну и тесно же там, оказывается. Меня поставили за водителем, я, согнувшись, держался за его плечи и показывал, где повернуть. Окошко водителя было совсем маленькое, как он что-то видел? В танке тоже надо было кричать. Вдруг машина пошла медленнее, потом дернулась и клюнула носом.

— Рамиль, чего встал?

Водитель повернулся и широко улыбнулся:

— Гляди, командир. Сидит, не уходит. Маленький, совсем глупый.

И он отклонился в сторону, чтобы я тоже посмотрел.

Прямо посередине дороги сидел черный котенок и разевал рот. Наверно, мяукал.

— Подожди, не трогай.

Командир ловко вылез из люка и через несколько секунд вернулся с котенком.

— Пополнение! — подмигнул он мне. — Давай, Рамиль.

Рамиль опять сверкнул мелкими белоснежными зубами и дернул рычаги.

— Ну, как назовем тебя, чернявый? — разговаривал танкист с котенком. — У нас имена есть. Я Василий, он Петр, — он мотнул головой в сторону еще одного танкиста, — это Рамиль, крестник твой. А тебя как зовут?

— Коля.

— И Николай. А ты пока ни имени, ни должности не имеешь, мявчик. Рамиль, как его назовем?

Рамиль повернул улыбчивое лицо и не ответил.

— Тогда тоже Рамилем назовем, раз он не хочет… Он тоже у нас брюнет.

Танк снова замедлил ход.

— Что там опять, Рамиль?

— Человек! — крикнул водитель. — Фриц, раненый.

— Ну и что ты телишься? Жми, давай! Нашел человека. И так отстали от колонны.

И он мне объяснил:

— Ремонт делали, понимаешь. Наши вперед ушли. Догонять надо. Рамиль, ты