Ни единого шанса - Ксюша Иванова

экзотические, а в том, что из ничего могу сотворить съедобное.

Ставлю воду на бульон. Специально воды в кастрюльку немного набираю — Лильке на пару раз и бабушке отнести. Если воды много, совсем никакого навара не будет… Хотя, какой навар с куриных костей?

Отвлекаю себя мыслями о готовке — режу картошку и специально считаю, сколько долек получается. Потому что я сейчас либо о Волкове думать могу и тогда боюсь до жути, либо Ванечку вспоминаю…

Он такой красивый — высокий и сильный. Так легко меня переставил с места на место, когда к двери шел. А Лильку так вообще без усилия с кресла на диван перекладывал, когда я ей постель расстилала. А глаза какие — шоколадно-карие, насмешливые, с крапинками на радужке… Дальше мои описательные способности начинают хромать, потому что стоит только подумать про Ванечкины губы, как меня тут же бросает в жар. И от этого становится нестерпимо стыдно.

Совершенно забыв о картошке, сижу, уставившись в стену. Ничего не вижу на этой стене! А когда прихожу в себя, понимаю, что улыбаюсь…

26 глава. Ванечка

— Ты не знаешь, чего она боится? Кто к ней приставал вчера ночью? — спрашиваю у патлатого, когда вместе спускаемся по лестнице.

Пожимает плечами. Вижу, что говорить со мной у него желания нет, но, промолчав целый пролет, все-таки отвечает.

— У нее мать — алкашка запойная, совсем опустившаяся. Там, где она живет, не дом, а блатхата настоящая. Каких только уродов мать не водит. Скорее всего, кто-то из них.

Не то чтобы я был далек от современной действительности, но глаза невольно округляются — вот эта милая девочка, которая кажется нереально загадочной, необычной, какой-то возвышенной, живет в таких условиях? Это как если бы красивейшая роза вдруг выросла на мусорке… Или из куриного яйца вдруг вывелся бы павлин…

— Слушай. Не хочу опять драться с тобой, но…, - начинает он.

— Понятно, — протягиваю снисходительно — конечно он не хочет — отхватил по полной программе в клубе!

— Что тебе понятно? Что может быть тебе понятно? — выходит из себя он.

— Понятно, почему не хочешь драться, но ты продолжай, я послушаю, — выходим на улицу, останавливаемся друг против друга у подъезда.

Делает вид, что не услышал мою издевку. А может, у него просто кишка тонка возразить.

— Не лезь к ней. Не трогай. И не потому, что я ее себе хочу! Потому что…

— Потому что ты ее хочешь себе. С твоей позиции других причин быть не может.

— С моей позиции других и нет, — соглашается, тяжело вздохнув. — Но посмотри на нее. Если ты ее в себя влюбишь, а потом кинешь, это сломает ее! У нее столько дерьма в жизни, что тебе и в страшном сне не приснится никогда! А ты можешь ее еще и в свое… окунуть с головой. Тебе что, потешишься и уйдешь к своим раскрашенным телкам с утиными губами, а у нее весь мир перевернется…

— С чего ты взял, что уйду?

— Да по-другому не бывает! Ну, не подходит она тебе! Да и ей каково? Вот такую ее, замарашку в единственных джинсах, ты поведешь в свой клубешник с друзьями-мажорчиками? Да засмеют!

— Мне пофиг!

— Ей не пофиг!

Я понимаю, о чем он. Более того, я согласен с ним. Но я под впечатлением еще. Я, словно наркоман под дозой, не могу отделаться от чувства эйфории, от невероятной тяги к ней, к девочке из другого мира, притягательной, необычной, не разговаривающий. Я свои чувства не могу даже разложить на составляющие — не понимаю, что меня так тянет к ней! Красивая? Да, но… Разве не встречались мне девушки красивее ее? Что еще меня привлекало раньше в девчонках? Раскованная? Нет, совершенно не о Софье. Однако сейчас, в отношении нее, зажатость, скромность даже, почему-то кажется плюсом…

А еще ее осторожные взгляды-касания, ее глаза, пугливые, неизменно опускающиеся вниз, стоит только мне поймать их своим взглядом. Ее губки пухлые — настоящие, естественные… И то, как она закусывает нижнюю, когда задумывается. Эти картинки стоп-кадрами зафиксировались в моей голове!

И я не могу уехать домой! Она чего-то боится, а мне вернуться хочется. Быть рядом, чтобы… Чтобы что? Защитить? Успокоить? Да просто быть рядом… Потому что мне кажется — так надо!

— Я понял тебя, — говорю Димону. — Но тоже предупрежу. У тебя было время, был шанс, ты его упустил. Теперь наступило мое время. Доходчиво?

— Доходчиво, — буквально выплевывает он. — Но если ты ее обидишь…

— Буду иметь дело с тобой? — смеюсь я.

Он уходит, закинув за спину рюкзак, а я сажусь в машину и… остаюсь во дворе. Звоню матери, предупреждаю, что буду ночевать у Стрельцова. Спрашиваю, как отец. Мать немного недовольна, но, как обычно, сильно не достает — пара дежурных предупреждений и коронное: "Сынок, будь осторожен!"

Наблюдаю за светом в Софьиных окнах. Она долго сидит на кухне. К полуночи на пару минут появляется в проеме окна. Волосы распущены. Обнимает себя руками. И я, как завороженный, глаз не могу оторвать. Мне хочется сейчас встать за ее спиной и обнять своими руками поверх ее… Да что с тобой, Князь? Совсем умом тронулся! Зачем ты здесь? Зачем, как последний идиот, караулишь ее окна?

И спустя полчаса после того, как у неё гаснет свет, я даже завожу машину, чтобы все-таки уехать домой. Потому что смысла здесь сидеть просто нет! Ну, бред какой-то! Девчонки спят уже, патлатый свалил. Что еще? Но… Когда трогаюсь, пытаясь выехать с плотно заставленной парковки перед домом, ровно у подъезда тормозит огромный внедорожник. Из него выходят четверо качков, один остаётся курить около подъезда, а остальные неторопливо идут к дому. В фонарном круге один из них оглядывается — у него, на манер пирата, заклеен глаз.

В моей голове буквально щёлкает — это точно к Софии! Ну елки! Три мужика с девчонкой разбираться идут! Ну как так-то?

Несколько секунд борюсь с собой, но все-таки набираю номер Захара. Он отвечает хриплым сонным голосом. Эй, брат, я вам с сестрой не раз помогал — твоя очередь меня выручать!

В двух словах обрисовываю ситуацию, называю адрес. И в конце добавляю:

— Захар, девчонку сейчас, наверное, бить будут. Я пошел!

Еще успеваю, до того, как отключить телефон, разобрать его сдавленную ругань:

—