Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги

(По-моему, человек, который вот так с гордостью заявляет, что любит детей — а таких взрослых полным-полно, — в глубине души считает, что дети — это некая разновидность живых существ и что все дети одинаковые и внутри, и снаружи. И эти любители детей относятся к детям довольно пренебрежительно: вот скажите, вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то гордился тем, что любит взрослых? Любители детей считают, что дети все милые и добрые, целыми днями только играют и поют. «Ах, детство, счастливая пора!» — восклицают эти взрослые, и хочется в ответ погладить их по квадратным затылкам и сказать: «Ах, глупость, счастливое свойство!» Дети, остерегайтесь любителей детей!)

— Ну что, — хмыкнул Феликс, — господин Файерберг изволили глотать язык?

Я видел, что смущаю его своим молчанием и этими взглядами, подрываю его уверенность в себе. Время от времени мне казалось, что он читает мои мысли. Ах так? — подумал я. Ну, читай! На мой профессиональный сыщицкий взгляд, ты, господин Феликс, любишь одного только себя, и развлекать умеешь только себя, и заботишься только о своем внутреннем ребенке, вечном ребенке, который никогда не вырастет! Вот ты кто!

Я добился цели. Конечно, это было жестоко, но я ведь мстил ему за выстрел. И должен признаться, что эффектная фраза про внутреннего ребенка была не моя. Это Габи сказала так однажды об одной известной актрисе по имени Лола Чиперола, и фраза эта запала мне в голову. Даже удивительно, как те же слова подошли и Феликсу. Взгляд его дрогнул, щеки залил румянец, он обеими руками взялся за руль и отвернулся к окну.

Несколько минут в машине стояла тишина. Через некоторое время Феликс посмотрел на меня снова, уже совсем другим взглядом. Никакого блеска в нем не было. Что-то произошло между нами, что-то вроде маленькой дуэли, в которой я, уж не знаю почему, победил.

— Юный господин Файерберг — смышленый малый, — проговорил Феликс в тишине, — однако теперь надо еще испытать, насколько господин Файерберг смелый малый, чтобы пуститься в наш путь.

Он так смешно говорил на иврите, с одной стороны, с ошибками, с другой — такими красивыми словами. Машина наша ехала медленно и тихо. Сейчас я должен решить. Если я скажу: «Хватит», он остановится и все закончится. Оборвется в один миг странный сон, красивый, ужасный, запутанный. Сон, который только-только начался, сон-загадка, сон, который мог привести куда угодно. Я закрыл глаза, попытался сосредоточиться, но мысли расползались во все стороны, и только где-то в глубине души плескался холодный безымянный страх, страх того, что может произойти со мной, пока я вместе с этим Феликсом, так что, наверное, и не стоит разбираться в происходящем до конца, ведь разгадка может оказаться куда страшнее загадки…

— Поехали, — выпалил я.

— Очень хорошо.

Феликс с облегчением выпрямился в водительском кресле. И даже больше. Я видел: он рад тому, что я готов продолжать путешествие. Я тоже выпрямился и взглянул ему в глаза. Я гордился собой, хотя и не понимал до конца, что именно вызвало в нас обоих такие перемены.

— Только сначала надо нам с тобой избежать от погони, а?

Это был неожиданный поворот — и в разговоре, и в путешествии. Я ничего не стал спрашивать. Прикусил язык и решил ждать, что будет дальше. Феликс остановил гигантскую машину недалеко от цитрусовой плантации. Мы вышли. Где мы и куда Феликс везет меня, я не знал. Он достал из багажника свой кожаный чемодан. Закрыл дверь машины и зашагал. Я пошел следом за ним в гущу деревьев, сдерживаясь, чтобы не спросить, куда же мы направляемся. Я уже попривык к тому, что в любой момент могут измениться планы, ситуации, будущее…

Мы углублялись в заросли, и мне стало не по себе. Кроме нас, в роще никого не было. Мы пробирались между топких оросительных каналов. Я обернулся, но нашего «бугатти» уже не разглядел. Ни его, ни дороги. Нас окружали только деревья и тишина.

И вдруг в просвете между двумя рядами деревьев я увидел большую лягушку. Зеленый «фольксваген». Вообще-то это был «фольксваген-жук», но очень уж похожий на лягушку. Я ничего не сказал. В который раз я поразился, какую масштабную операцию они спланировали для меня, и в который раз втайне подумал: ну почему нельзя было подарить что-нибудь попроще? Что плохого, например, в футбольном мяче? Все сильней и сильней мне казалось, что меня подхватило потоком и несет, несет… Я шагал рядом с Феликсом. Он шел быстро, но без страха. Торопиться вообще было ниже его достоинства. Он открыл свою дверь, я — свою. Он сел со своей стороны, я со своей. Он завел машину. Я откашлялся. Мы оба молчали, и оба были довольны этим мужским молчанием. «Жук» попрыгал на выбоинах и выбрался на ровную дорогу. Мы пустились в путь.

— Очень важно, что мы начинали наше путешествие на черном «бугатти», — сообщил он. — Такое авто делает что-то особенное, делает стиль, а?

Он произнес «стиль» с таким видом, будто съел что-то лакомое. Я задумался о судьбе шикарного авто. Ради получаса езды он привез его на корабле в Израиль, а потом бросил без всякого сожаления, так же как часы с цепочкой. Даже двери не запер. Он, похоже, миллионер.

— С другой стороны, черный — слишком заметно. А желтые двери — еще больше заметно. Момент один, момент два — и к ней уже приедут полицейские. За этим я и приготовил нам «жука». Таких в Израиле есть много. На него никто не обратится вниманием. Мы можем проезжать хоть прямо через полицию, и полицейские снимут нам шляпы и скажут — добрый день, мерси боку, шабат шалом!

Я хранил суровое профессиональное молчание. Не сразу дошел до меня смысл разговоров о полиции.

— Мы что, скрываемся от кого-то?

— Думаю, от полиции. Вряд ли ей нравилась вся эта история с поездом. — Феликс пожал плечами и трижды причмокнул губами, точно такое поведение полиции его очень огорчало. — Полицейские иногда такие скучные!

Тут он усмехнулся:

— Я не говорю о твоем отце, что ты, нет, ни за что! Господин твой отец по-настоящему чемпион, а они так, простые сыщики. А твой отец есть лучший в мире сыщик.

В этот миг произошло сразу два события:

1) В душе моей забурлили, лопаясь, пузырьки счастья — выходит, не я один считаю отца лучшим в мире сыщиком!

2) Я наконец понял, каков был истинный план отца. Набрался смелости понять.

— И теперь мы вдвоем, — начал я, запинаясь, поскольку сама мысль меня пугала, — теперь мы скрываемся от правосудия?

— О, это очень красиво сказать! Мы скрываемся от правосудия!

Он повторил эти слова несколько раз.

— И что, и завтра тоже? И завтра будем скрываться?

— И позавчера! То есть нет, наоборот — послезавтра! Ты порешишь сам, до когда мы будем скрываться. Ты решаешь — я делаю! Ты сегодня — Аладдин! Я сегодня — джинн для тебя! Йес, сэр!

И отдал честь.

В этот миг управляющий моим внутренним цирком щелкнул кнутом, оркестр взорвался быстрым маршем, и тридцать два акробата, трое глотателей огня, двое фокусников, метатель ножа, клоуны, обезьяны, львы и слоны, и пяток бенгальских тигров дружно вырвались на залитую светом арену и завертелись безостановочной каруселью… Да, вот такой редкий случай, целый цирк бежал, чтобы примкнуть к ребенку, и голос опьяневшего от счастья глашатая разнесся из розовых динамиков: «Дамы и господа, почтеннейшая публика, послушайте!»

Я откинулся на сиденье и закрыл глаза, я ждал, пока в этом буйстве звуков потонет тихий осторожный голос, все пытающийся шепнуть мне слова предупреждения. Я уже не хотел к нему прислушиваться, пусть он оставит меня, хватит все портить! Феликс ехал медленно, напевал что-то себе под нос и прицокивал языком в такт — оркестр из одного музыканта. Я открыл окно, лицо обдало ветром. Это приободрило меня. Я выпрямился. Все. Со мной все в порядке. Все будет хорошо. Все стало вдруг простым и ясным. Наконец-то, после нескольких часов смятения и досады на отца и Габи, я понял смысл и всю дерзость идеи: вот, значит, в чем заключался подарок! А Феликс и есть тот особенный человек, которого отец выбрал для этой миссии. Я снова застонал при мысли о величии отцовской затеи. С виду ни за что не догадаешься, какой он на самом деле, на что способен, если хочет. Да, действительно, часть его профессии состоит в том, чтобы не бросаться в глаза (хотя Габи, конечно, неправа, говоря, будто это проникло ему в душу), — но такой отчаянной смелости не мог в нем предположить даже я. Вот интересно, что Габи сказала по этому поводу. Посмотрим, сможет ли она его теперь бросить.

Я и на Феликса взглянул по-новому. Если отец доверил ему такую деликатную операцию, значит, он и впрямь нечто особенное. Нечто особенное тем временем надело простые солнечные очки, ни в какое сравнение не шедшие с благородным моноклем. Ехал Феликс осторожно, как будто даже прикрыв глаза, но я-то знал, что он не упускает ни одной детали. Все сильней и сильней он напоминал мне отца. Такие разные они были — и все-таки чем-то похожие. Я сглотнул. Пальцы по-прежнему дрожали.