Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги

Под восторженной рукой Феликса машина встрепенулась, скрипнула колесами. Облако пыли взметнулось вокруг нас, и мы вырвались из него, черные и прекрасные.

Внутри тоже все было новенькое и начищенное. Бархатная малиновая обивка, отделанная красным деревом приборная доска. Между передними и задними сиденьями стеклянная перегородка, на окнах тонкие шелковые занавески. Я впервые оказался в такой машине. И в захвате поезда участвовал впервые. Впервые со мной произошло столько «впервые» за один день.

— Нажимай, — сказал Феликс и показал пальцем на черную кнопку. Я нажал. В стене открылось подсвеченное углубление. Там обнаружилось блюдо, а на нем, под прозрачной пленкой, ломтики помидора, дыни и еще какого-то фрукта — теперь я думаю, что это был ананас, но в те времена ананасы росли только в книжках и консервных банках. По краю блюда шла золотая каемка, такая же, как на циферблате Феликсовых часов. Я провел по ней пальцем — впервые в жизни дотронулся до настоящего золота.

— Я думал, что будешь голодный. Подготовил тебе бутерброд. С сыром, как ты любишь, а?

Я слабо кивнул. Бутерброд после нападения на поезд — это было сильно.

— Ты отвезешь меня в Хайфу? — спросил я.

— Ого, у тебя нет терпения! У нас для тебя есть программа получше!

— У вас — это у вас с папой?

— О да! У нас двоих. Мы оба изготовили тебе подарок. Каждый со своей стороны.

Несколько секунд мы ехали молча. Я не совсем понял его ответ. У меня были сотни вопросов, я не знал, с какого начать, все казалось внезапным и невозможным. Как взять в толк, что отец согласился устроить для меня нападение на поезд, да еще вооруженное! Хорошо, допустим, отец так увлекся первоначальной скромной идеей Габи (не очень логично, но допустим), что начал развивать ее и придумал все это детективное кино — но Габи-то почему не остановила его? «Приключения, от которых у тебя волосы встанут дыбом», — написал он мне. Насколько дыбом? То, что происходит, совершенно не предназначено для моего возраста! Это неправильно! Это опасно!

Бисквитный завод, значит. Может, отец уже и сам понял, что чересчур увлекся. Колесо ужаса прокатилось по мне. Может, все идет не так, как надо. Я совершаю непоправимую ошибку. Но в чем я ошибаюсь?

— Если ты боишься, я могу возвращать тебя домой прямо сейчас, — проговорил Феликс.

— В Иерусалим?

— Один час. Это авто «бугатти», самый быстрый авто в стране Израиля.

— И на этом игра закончится?

— Но если ты хочешь, я могу привозить тебя туда только сегодня вечером. А если ты хочешь еще — можно и завтра вечером. Ты решаешь — я делаю. Есть, сэр!

И он отдал честь.

— Так папа сказал?

— Тебе скоро бар-мицва, юный господин Файерберг, бар-мицва — это уже большой!

Не такой уж я большой. Я, правда, уже несколько раз выкуривал тайком по целой сигарете — по-настоящему, а не просто дым пускал, и целовался с тремя девчонками из класса, пусть и просто на спор, так что Смадар Кантор сказала потом своему курятнику, что я опасный человек и играю чувствами. Но сейчас, уносясь в черной машине Феликса от поезда, испуганно застывшего посреди поля, я сознавал, что я всего лишь тринадцатилетний мальчишка. Мне и тринадцать-то исполнится только в субботу. Пожалуй, это приключение великовато для меня.

Те последние минуты в поезде снова нахлынули на меня: как машинист увидел пистолет в руке Феликса и глаза у него чуть не выпали из орбит и как Феликс молниеносно оборвал телефонный провод, чтобы машинист не смог позвать на помощь. И еще кое-что: когда мы уже сошли с поезда, Феликс достал из кармана пиджака какой-то небольшой предмет, вроде кольца, и подбросил его в воздух. Я успел заметить только, как это что-то блеснуло на солнце, и услышал металлический звон, как от упавшей монеты.

Мы ехали молча, поднимая колесами пыль, но в салоне было чисто и прохладно. Мы свернули на узкую, почти с наш «бугатти» по ширине, дорогу. Проехали деревню или, может, кибуц — я не обратил внимания. Я нарочно перестал соблюдать все, чему учил меня отец: не читал табличек, не делал для себя заметок, не засекал по спидометру, сколько километров мы проехали, не составлял в голове аббревиатур, чтобы лучше запомнить, куда мы свернули… Я злился на отца и их с Габи сумасбродные выдумки. Он предал меня — так и я его предам. Что это за подарок на бар-мицву? Подарок должен радовать, а не пугать!

— Хочешь домой, а?

— Нет!

Но это я буркнул сквозь зубы, и Феликс взглянул на меня и замедлил ход, готовый вот-вот застыть посреди дороги в ожидании.

Слушай, сказал я себе самому. Тебе сейчас нелегко. Ты вот-вот сдашься. Но потерпи еще чуть-чуть. Тебе пришлось пережить серьезное потрясение. Ты, конечно, напуган — но, с другой стороны, ничего страшного с тобой не произошло. Ты едешь на самой прекрасной машине в мире. Ты ешь ананас (кажется) с позолоченной тарелки. Этот Феликс может показать тебе чудеса, каких никогда еще не доводилось видеть мальчишке твоих лет. Настоящие чудеса, а не те, которые ты сам себе нафантазировал. Так что прекрати ныть. Улыбнись. Не обязательно быть героем, будь собой, как советовала тебе Габи в письме.

Иногда я проводил с собой такие терапевтические беседы. Для них имелся специальный голос, настойчивый и грубый, правда, внутренний, и говорить приходилось короткими энергичными фразами, похожими на пароли или отчеты по рации. Иногда помогало.

Факт.

Я потянулся — в этой машине можно было спокойно вытянуть ноги во всю длину. Набросился на бутерброд, осторожно попробовал ананас, и вкус его растекся по языку. Я расправил плечи. Начал даже насвистывать, чтобы окончательно успокоиться. Могу сказать точно — после этого ананаса что-то во мне переменилось.

Феликс молча вел машину. Время от времени он бросал на меня в зеркало задумчивый взгляд — точно спрашивал себя, не обманул ли его мой отец и действительно ли я достаточно взрослый и смелый для того, что он задумал. Я уверенно посмотрел на него. Как отец учил: уверенный взгляд — основа безопасности. Это как поиграть мускулами. Очень полезный прием для тощего и невысокого мальчишки вроде меня. Даже на Феликса подействовало. Он улыбнулся, и я улыбнулся в ответ. Он нажал на какую-то кнопку, и прямо надо мной медленно открылся люк, и я увидел сверху голубое небо. Ну, про «впервые» вы уже и так все поняли.

Воздух снаружи был ласковым и теплым. Я без спросу включил радио, оттуда раздалась американская музыка, и я почувствовал себя американцем. Скорчил соответствующую рожу. Феликс захохотал, закинув голову. Ну вот, наконец-то нашелся взрослый, которого я могу рассмешить!

— А у нас есть «амбер пульман», — крикнул я Феликсу.

— О! Фантастический авто! Мотор в шесть цилиндров, а?

— Да! И такой же черный.

— «Амбер пульман» всегда черный! Только черный!

Вообще-то у нашего крылья с белыми полосами. Потому что его сделали в Англии во время Второй мировой войны. Для маскировки улицы были затемнены, поэтому машине и нарисовали эти полосы, чтобы прохожие могли различить ее в темноте.

— Отец нашел ее на свалке! Еще до того, как я родился.

— На свалке? Как «амбер» оказывался на свалке?

— Отец думает, он принадлежал британскому офицеру времен мандата, может, тот ехал пьяный и разбил его.

— Йес, сэр! Очень может быть! Британцы любили выпивать! Джонни всегда пьян!

— Мы с отцом чиним ее каждый вторник.

Тут я осекся. Чинили. Когда-то.

— Это да! Это важно! Такой авто надо чинить все время! Вы часто поезжаете на этом авто?

— Да… Но только по двору. До забора и обратно. Папа боится на ней выезжать.

Боялся. Ездили. Чинили. Все в прошедшем времени.

— Мы зовем ее Жемчужиной.

Звали. Отец звал. «Пойдем, Нуну, наводить блеск на нашу Жемчужину». И мы брали ведро, и тряпки, и особое мыло — детский шампунь и намывали ее до блеска. И целыми часами возимся с ней, изредка перекидываясь словом-другим, а потом заводим ее и вслушиваемся в урчание мотора, как в музыку. Как отец умеет играть на этом инструменте, как Жемчужина слушается его, мягко, будто колеса у нее из бархата, проезжая свои три метра до ворот и обратно! Как-нибудь мы не пожалеем денег и пригласим к ней Роджера из Нагарии, главного специалиста по старым машинам, пусть поменяет ей тормозные шланги.

От этих воспоминаний я опять раскис. Сколько мы в нее вложили! Однажды даже побывали в Тверии у коллекционера, чтобы купить ей специальные шины для езды по пустыне. Но теперь все это в прошлом. И по сей день меня терзает раскаяние. Отец, кажется, постарел на десять лет, когда ему пришлось с ней расстаться.

— Но почему вы не съездите на своем авто по улице? По дороге? — не мог взять в толк Феликс.

— Отец говорит, что негоже такой машине ездить по жалким иерусалимским улицам. Во дворе ей хорошо, там она под присмотром.

— О! — усмехнулся Феликс. — «Амбер» может ехать даже по пустыне! А Иерусалим, выходит, ему опасно?