Шепот питона - Ульстайн Cилье

Ингрид часто мне звонила и напоминала об этом. «Как ты мог оставить телефон в кабинете? Только подумай, Руе, ты не ответил на ее последний звонок!» А затем чуть более заботливо: «Как ты справляешься совсем один? Тебе есть с кем поговорить?»

Когда я вошел в комнату отдыха, беседа стихла. Все поздоровались со мной со странным, будто скрытым уважением. Я подошел к кофемашине, ощущая спиной их взгляды; мне казалось, что я слышу их мысли. «Теперь-то с Руе нельзя запросто поболтать — теперь нужно думать что сказать. Смеяться рядом с ним нельзя, это знак неуважения». Так они думали. Точно я превратился в поганого фарфорового болванчика. Я в жизни пережил в сто раз больше, чем каждый из вас! Валяйте! Говорите!

Они смотрели на меня, смотрели, смотрели… Внезапно я заскучал по тому времени, когда сидел взаперти в своей комнате, уставившись в стену, словно ожидая, что она загорится огнем. «Проведите время с близкими», — посоветовал врач. Время с близкими. Проведите время. Время лечит. Он выписал лекарства, но я и не думал глотать всякую дрянь. Время с близкими… Моим ближайшим другом в последние две недели была выкрашенная в белый цвет стена у меня в квартире; у меня было время изучить каждую ее трещинку, каждый бугорок.

Я пил кофе до тех пор, пока не начал кашлять. Хотел пойти, но не знал куда. Анита, ребенок… должны остаться следы, которые они не проверили, должен найтись ответ. Они искали этого нового возлюбленного? Надо спросить. Они ответят, если я спрошу. В то же время я знал, что не смогу. Потому что взорвусь.

— Парни, — в дверях стоял Сверре, лицо его пылало. — Кое-что случилось. Вы все мне нужны.

Я поставил кружку в раковину и быстро пошел следом за Сверре, обогнав пару коллег.

— Рассказывай.

— Ты уже готов к новым смертям, Руе?

— Просто расскажи, что стряслось.

— Едем на улицу Лёвенволдгата. На квартиру Дэвида Лорентсена. Звонила его мать. Они договорились, что сын приедет ее навестить, но он не появился. Она поехала к нему, открыла дверь запасным ключом. Там внутри был труп мужчины.

Коллеги позади заговорили. Спросили, кто это. Убили ли его. Сверре не знал. Я сел на водительское сиденье, посмотрел в зеркало, нажал на газ, резко сдал назад, повернул. Кровь в артериях забилась.

— Ты уверен, Руе?

Биение. Кровь пульсировала за глазами, на шее.

— Разве вы не следили за Дэвидом в последние недели? Что случилось?

— Приоритеты сменились.

Мой опыт и знание этих кругов будет полезным для дела. Это возможность переключиться, внести свой вклад. Я повернул на Лёвенволдгата и резко затормозил перед стоявшей там патрульной машиной. Ремень никак не отстегивался, я застрял в нем. Наконец вылез из машины и рванул к дому. Взбежал по лестнице на второй этаж — мысленно я бежал спасать Малышку, как в тот раз, когда мог спасти ее, но не спас. Остановился у двери, возле которой дежурил полицейский. Надел бахилы, защитный костюм и капюшон. Я тяжело дышал. Полицейский отошел, пропуская меня внутрь. В коридоре установили штатив с камерой, чтобы снять отпечаток ноги. В квартире пахло так, как однажды, много лет назад, пахло в нашем доме, еще до рождения Аниты. Мы с Ингрид уехали в отпуск, а когда вернулись, выяснилось, что холодильник сломался, на полу была вода, вода, вода и кровь, и воняло сгнившим мясом. Я схватил за руку фотографа.

— Труп, — сказал я.

Он вздрогнул, а я поймал в зеркале в коридоре свое отражение. Я походил на рычащего медведя. Я отпустил его и отступил назад. Я разволновался, перенервничал, хотя здесь были не Анита с Авророй, а совсем другой человек.

— Он здесь.

Тяжело дыша, я перешагивал через пятна и другие возможные следы на полу и дышал. «Вдох через нос, выдох через рот, — посоветовал врач, — или дышите в полиэтиленовый пакет». За дверью запах усилился, и я увидел труп взрослого мужчины, лежащего в собственной трупной жидкости. Кожа на лице и на теле была зеленоватая и отекшая. Рот открыт и, казалось, заполнен червями. Я вдохнул. И еще раз. Но воздух превратился в отвратительно воняющую глину, которая заполнила мне рот. Я судорожно пытался вдохнуть. Теплая вонючая глина горела в моей груди. Я снова попробовал вдохнуть, но мешал твердый горячий комок внутри. Воздух не проходил. Я вдыхал как можно глубже, но воздух не поступал — вместо него была лишь тяжелая твердая глина. А потом все потемнело.

Ронья

Кристиансунн

Среда, 23 августа 2017 года

Шахид показал на два стула в своем тесном кабинете. Особой роскошью кабинеты начальников в нашей сфере не отличаются. Над письменным столом висела фотография его жены и дочери-подростка. Должно быть, это дело дается ему нелегко. Он всегда ведет себя очень профессионально, старается ничего не воспринимать близко к сердцу, но, думаю, в последние дни, возвращаясь по вечерам домой, обнимает своих родных особенно крепко.

Шеф молчал, дожидась, пока не заговорит кто-нибудь из нас. Его отношение к нам проникнуто авторитетом, естественным, не наносным. В конце концов именно я не выдержала неловкого молчания и начала изливать беспорядочный поток слов. Сначала о свидетеле, который видел мужчину с пакетом из «Кубуса», о записях с камер наблюдения на причале Стуркайа. Шахид смотрел на меня с неприкрытым недоверием, я сразу это заметила, но останавливаться было уже поздно, отступать некуда.

Я посмотрела на Августа, он одобряюще кивнул, и я ощутила себя ребенком. Я говорила на выдохе, чувствуя, как краснеют щеки, потеют ладони. В присутствии шефа я была словно подросток, пытающийся объяснить что-то учителю. Слова звучали все менее убедительно. Моя речь стала неловкой, сбивчивой. Я путалась в сведениях, пытаясь на ходу проанализировать то, что говорю, теряла нить повествования, но продолжала говорить. Против своей воли я выдавила из себя последнюю часть объяснений и выдохнула.

Лишь теперь я заметила жужжание мухи, бьющейся в стекло. Шахид откинулся на спинку кресла и закинул руки за голову — обдумывал услышанное, серьезно взвешивая каждое мое слово. Для меня такое пока непривычно — эта серьезность, видимо, приходит к человеку после тридцати.

— Вот увидите, что это недоразумение, — говорит Шахид. — Я совершенно согласен с вами — Руе следовало упомянуть в отчете, что он был в этом торговом центре, но, думаю, это незначительное упущение. Он, видимо, решил, что это неважно.

Какое облегчение! Шеф со мной согласен — ну, то есть с тем, как я думала в самом начале, прежде чем позволила Августу переубедить себя. Ведь вполне возможно, это и впрямь лишь упущение, как сказал Шахид. Откуда нам знать?

— Он не просто умолчал о том, что был на той записи, — сказал Август. — Свидетель видел, как он разговаривал с Ибен Линд перед ее исчезновением.

Шахид поморщился.

— Мы ведь все согласны, что этому свидетелю нельзя доверять на сто процентов?

Он пристально разглядывал нас обоих. Я кивнула.

— Вы спрашивали Руе об этом? — поинтересовался шеф. — Думаю, он все объяснит.

— Мы решили сначала поговорить с вами, — ответил Август. — Здесь что-то не сходится. Нас смущают несколько моментов. Очевидно, Руе как-то связан с этим делом. Он знает больше нашего и скрывает это от нас.

— Это серьезное обвинение.

— Мы просим лишь разрешить нам повнимательнее присмотреться к этому факту, — сказал Август.

— Нет, я вам не разрешаю. Это дело с исчезновением Ибен Линд слишком серьезно, чтобы мы отвлекались на всякую ерунду. Я уверен, что Руе способен все объяснить, я это уже сказал. Если хотите, я сейчас позвоню ему и сам спрошу. Он сегодня на больничном, но, думаю, будет не против моего звонка.

— Но ведь тогда вы его предупредите, — вырвалось у меня.

Шахид с удивлением посмотрел на меня.

— Руе не преступник. Он наш коллега. Я позвоню ему, и мы покончим с этим.

Мое лицо горело. Я поглядывала на Августа, мучась от собственной глупости. И зачем я только пошла у него на поводу, когда на самом деле была против?