Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

через забор и бежит к закрывающемуся переезду. Вдалеке дед наигранно чихвостит его перед бабушкой – опять сбежал, стервец!

* * *

Лешка снова стоит перед дырой. На траве валяются кусачки, дедова самокрутка и спички. За самокрутку, конечно, от деда влетит, Лешка хмыкает, зажимает ее между зубов и кое-как прикуривает. От самокрутки пахнет печным дымом, но Лешка все равно пробует затянуться. Перед глазами появляется усмехающееся лицо Горшка – увидь он Лешку сейчас, наверняка заржал бы, притянул к себе, так что на мгновение Лешка почувствовал бы запах его волос и мокрой от пота кожи. А потом отобрал бы у Лешки сигарету и докурил ее сам.

Горло дерет, Лешка откашливается и втаптывает самокрутку в грязь. Сует спички в карман и прячет кусачки в лопухах. «Потом заберу», – думает Лешка. А то сильно карман оттягивают.

* * *

В летних сумерках лес кажется серым. Лешка старается идти тихо, но то и дело наступает то на шишку, то на хрусткую ветку и сам себе шикает. Пока светло, можно идти прямо через лес, тогда до чертовой хаты совсем недалеко. Лешка вытаскивает из кармана крестик и сжимает его в руке – но это не помогает. Ноги трясутся, так что бежать не получается.

Лешка старается не смотреть по сторонам. Если эта Кособочка, как ее назвал дед, увидит Лешку – ему крышка. Как Баэлю. Как Данону. А может, и Аринке. Поэтому Лешка упирается взглядом вперед – туда, где уже виднеется чертова хата.

Черная лужа – первое, что видит Лешка среди пожухлой травы. Лужа запекшейся крови.

Оторванный горбыль лежит рядом. Из него торчат длинные ржавые гвозди. Такой без лома не отодрать. Но Баэль умудрился. Как? Лешка не успевает подумать. Он вгрызается глазами в черный след. След ведет к зияющей дыре в стене.

Лешке кажется, что он идет против течения реки. Ноги немеют и отказываются слушаться. Крестик впивается в ладонь. Лешка хочет зажмуриться и убежать. Но делает шаг. И еще. И еще. И заглядывает в дыру.

В тусклом свете, пробивающемся из печной трубы, он сначала видит их ноги. Ступни вывернуты неестественно, слишком наружу суставы, носки слишком внутрь. У одного нога и вовсе лежит отдельно от тела. Братья склонились друг к другу и сидят плечом к плечу. Руки одного вздернуты вверх, он будто потягивается. Руки другого сложены на коленях. Кожа на руках содрана до мяса – их втащили внутрь через дыру. Лешка смаргивает и наконец решается посмотреть в их лица. И торопеет – глаза. Их глаза, с белыми светящимися белками, вцепились в него. Мертвые, совершенно точно мертвые глаза смотрят прямо в дыру, прямо на Лешку, смотрят не мигая, смотрят и ждут.

В следующую секунду Лешка будто видит себя со стороны, как он бросает в дыру крестик и бежит что есть силы, прочь от двух мертвых тел, прочь, прочь, прочь!

Лешка припадает к сосне. Темнота уже опустилась на лес, и тени вокруг него движутся, ломаются искореженным силуэтом Кособочки. Лешке отчаянно хочется к маме, сесть под домашний арест и забыть обо всем. Но в чертовой хате их было только двое. А значит, Аринка может еще оставаться в медпункте. Лешке кажется, что он видит ее, видит, как Аринка сидит взаперти, голодная, испуганная, в измазанной грязью футболке. Надела, чтобы покрасоваться, называется. И хорошо, если живая сидит, ждет, когда ее хватятся, придут за ней, вытащат из лап бабы Шуры.

Лешка со стоном отрывается от шершавого, теплого соснового ствола. И крадется к медпункту.

* * *

Иголки тонко похрустывают под ногами, в нагретом солнцем лесу пахнет баней. Лешка дышит часто, сердце, кажется, бултыхается где-то под горлом. И чем ближе белые очертания медпункта, тем тяжелее идти вперед, будто каждый шаг он делает против течения.

Лешка перебегает дорожку и прячется за широким сосновым стволом. На ногу приземляется нечто многолапое и пушистое, Лешка едва не вскрикивает, щелбаном сбивает его с коленки, шипит – прям по старой ссадине. И наконец выглядывает из-за дерева. Площадка перед медпунктом залита лунным светом. На крыльце мерцает фонарь. Тихо. Мертво. Слышно только кузнечиков, и назойливое комарье из канавы лезет в уши.

Лешка падает на колени и юркает под крыльцо.

* * *

Серебристая коса делит спину бабы Шуры пополам. Лешка никогда не видел, чтобы у старух были такие длинные волосы. Такие руки, жилистые, когтистые, не руки – ястребиные лапы. Обеими руками-лапами баба Шура вцепилась в Аринкины плечи. Аринка стоит не шевелясь, голова упала на грудь. Лешке кажется даже, что она спит, плечи только иногда подергиваются тихонько. И тогда по бабе Шуре тоже пробегает волна – она вздергивает подбородок вверх, коса змеится между лопатками, когти сильнее вжимаются в тонкую кожу. Лешка различает следы от когтей на Аринкиных предплечьях, и комок внутри него подпрыгивает от страха и нетерпения – пора, может, сейчас? Может, выпрыгнуть, схватить что-то. Жалко, кусачки остались под лопухами. Тогда что же? Да хоть веник, хоть камень с дорожки схватить и зарядить им в голову? Баба Шура, конечно, не умрет, погонится вслед, но разве старуха быстрее их с Аринкой? Зря они, что ли, в салки гонялись?

Лешка опускается на колени и подползает ближе, так что почти высовывается из-под крыльца. Баба Шура поворачивает Аринку к себе, прижимает к впалой груди. И начинает качаться туда-сюда, баюкает, гудит монотонно, а Аринкины руки болтаются в такт ее движениям. Ноги бабы Шуры вытаптывают по площадке четкий ритм: «Тум, тум-тум, тум, тум-тум». Аринка кукольно повторяет, баба Шура поднимает ее над землей, так что только носки сандалий чиркают по земле.

И Лешка решается. Вылезает из-под крыльца, оглядывается – точно, вон, к стене приставлена коса. Лешка хватается за черенок двумя руками, екарный, какая же она тяжелая! Выдыхает, напрягает руки, спину, давай же, Леха, давай – шаг, второй, увереннее, и руки не чувствуют веса, выше, выше поднять, черенком вниз, лезвием, белым, сияющим, вверх. Лешка замахивается, лезвие светится белым, и лунный диск замирает на его острие.

Ветки трещат. Тучи наплывают на небо, и все погружается во мрак. Треск раздается ближе. Ближе. И вот уже темнота перед бабой Шурой обретает плоть, из темноты вылезает, распрямляется во весь свой чудовищный рост – Кособочка. Она не видит Лешку, ее горящие глаза устремлены на Аринкину спину, а Аринка повисла на бабе Шуре кульком, безжизненным белым тельцем в руках кукловода. Баба Шура поднимает ее за плечи, легко, будто бабочку, голос бабы Шуры звенит