Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

бабушкой, наверное, в могилу свести хочет. Это ведь они его искали весь день, даже в милицию звонили.

– Весь поселок на ушах, Аринку разыскивают. А ты шатаешься на Третьей платформе. А вдруг у нас этот, маньяк орудует? Уже и следователя из города вызвали, – говорит наконец мама, глядя на Лешку.

Лицо у нее темное от усталости. Сосны бросают на них синие тени. Обочина под ногами шуршит мелкими серыми камушками, Лешка поддевает один носком. Камушек летит вбок и плюхается в канаву. Мама цокает – опять дурака валяешь. А Лешка вздрагивает. Ветер налетает из леса и приносит с шелестом листвы какие-то шорохи, странные, будто ветки ломаются под чьими-то тяжелыми лапами. В памяти всплывает тварь, ковыляющая между соснами. И щупальца, вытягивающиеся из темноты, и глаза. Глаза горят, ищут, знают, кто сбежал, кого предстоит отыскать. Охотится ли она днем? Или ждет ночи? Лешка обещает себе не ложиться сегодня. Сторожить у окна, защищать себя, маму, всех, кто будет спать, опасаясь выдуманного маньяка, а не того, кто рыщет в лесу.

Но когда приходит вечер и голова его касается подушки, Лешка, сам не замечая, отключается.

* * *

«Хрупь-хрупь». – Лешка вздрагивает и утыкается глазами в цветастый ковер на стене. За спиной тихо посвистывает носом дед. В другой комнате скрипнули пружины – перевернулась на софе мама. Лешка выдыхает. Приснилось, значит. Новый виток сна затягивает его, и Лешке кажется, что подушка – это черная дыра, и она всасывает его, сначала по плечи, потом дальше, дальше… И вдруг снова: «Хрупь». Отчетливо. Близко, по дорожке, нет, под самым окном, между Лешкиным диваном и дедом на печи. «Хрупь-хрупь-хрупь». Лешка хочет вскочить, разбудить деда, но тело не слушается, голова целиком в черной дыре, да, кажется, и руки тоже, только ноги барахтаются снаружи, и Лешке становится страшно – вдруг тварь уже близко, уже готова обвить щупальце вокруг его лодыжки и сдернуть с дивана. «Хрупь-хрупь-хрупь», – кто-то ходит под окнами, что-то ходит под окнами, совершенно точно, не может ветер так шуршать по песку, не может кошка, и Шериф не может, он ведь на цепи. Он на цепи, и он – не лает? Лешка не понимает, почему Шериф не лает, когда пришли за Лешкой, пришли сдернуть его с кровати, утащить, как Баэля. Да, как Баэля, утащить в чертову хату. Но Баэль хоть кричал, а Лешка кричать не может, он застрял по пояс в черной дыре, а между тем – «хрупь-хрупь-хрупь», значит, приближается, таращится в окно горящими глазами и думает, как через форточку протянуть за Лешкой хищную многосуставчатую лапу.

И тут Леша наконец раздирает глаза, резко переворачивается, летит вниз с постели и приземляется на вязаный бабушкин коврик. Локти целы, колени тоже, и даже никто не проснулся. Лешка поднимает взгляд на окно. Форточка закрыта. От комаров. Бабушка закрыла, вызвав бурное возмущение у него и деда. Лешке хочется прямо сейчас броситься к бабушке и целовать ее в пахнущие дегтем щеки. Но вместо этого Лешка встает и на цыпочках идет в сени. Перед входной дверью останавливается – сердце колотится, как у выпавшего из гнезда скворчонка.

Ночь пахнет дождем. Пахнет мокрым асфальтом и скошенной травой. Желтые фонари освещают дорожку к калитке. На мокром песке нет следов. Шериф спрятался в будку – спит. На улице тихо, а Шериф хороший воспитанный пес. Лешка затворяет дверь. На всякий случай – на ключ. И щелкает засовом. Если тот и придет за ним, то, видимо, не сегодня.

* * *

– Чем шляться где ни попадя, лучше деду помогать. Правильно говорю? – ворчит дед, приколачивая серую еловую дощечку. – Давай-ка новую неси.

Лешка цапает из наструганных досок самую незанозистую и, по-обезьяньи перебирая руками, забирается вверх по стремянке. Дед сидит над дранкой сгорбившись. Одна нога под животом, другая – упирается в стык, того и гляди соскользнет.

– И не муторно, Степан Фомич, тебе этим заниматься? – кричит из-за забора тетя Нюра. Кричит, и бидоны с козьим молоком звякают у нее в руках. – Шифером покрыл бы, чтоб как у людей, и не протекало.

– Тьфу, удумала, шифером! Сама в нем и парься, а мне надо, чтобы дом дышал. – И дед сам вздыхает так, что ворот рубашки расходится и обнажает серый шнурок. На шнурке блестит серебряный крестик. В церковь дед не ходит, но крестик снимает только перед баней.

Тетя Нюра срывает лопух и, отмахиваясь им, как веером, идет к станции – продавать дачникам молоко. За пестрой толстоногой тетей Нюрой бредут лебединым клином козы.

– Дранка и от непогоды сбережет. И нечистую силу прогонит. Хороша, – приговаривает дед и приколачивает дощечки одну над другой.

Лешка смотрит в сторону станции и морщится. Из-за деревьев виден только светофор на переезде и отсыпанная мелким гравием дорога к платформе. В теплом вечернем свете переезд выглядит привычным и будничным.

– Дед, мне бы туда, проверить кой-что, – начинает Лешка вкрадчиво и кивает в сторону переезда.

– И что ты там потерял?

Дранка стонет, пока дед приколачивает новую дощечку. Шериф перелаивается с соседским псом. Лешка представляет Баэля, лежащего у чертовой хаты. Второй день пошел, что с ним стало? А вдруг собаки? Лешку тошнит. И тогда он решается.

– У меня друзья в беде.

Стук молотка прерывается. Лестница скрипит, дед свешивается вниз. Смотрит на Лешку пристально.

– Опять выдумываешь или правда? – Ясно, мама все рассказала, про лагерь и – неужели – про тварь тоже?

– Правда.

Дед спрыгивает с лестницы, легко, будто мальчишка. И присаживается на крыльцо. В руках у него появляется мятая самокрутка. Дед причмокивает и сует ее в рот. Кивает Лешке: за спичками сгоняй.

– Слыхал я про друзей твоих. – Кончик самокрутки вспыхивает, и дед с удовольствием затягивается. – Если ты не врешь, то это значит, она вернулась. Гадина кособокая. Кособочка. Лет этак десять прошло. Не, поболе даже. Я думал, помер уже. – Лешка садится на траву поближе к деду. – Ан нет, опять ходит, чертяка шелудивая. – Лешка задерживает дыхание.

– В прошлый раз она десять человек того. – Дед срывает тростинку и «хрусть» – переламывает пополам. И продолжает, понизив голос: – И побросала, кого на заборе, кого в лес утащила. Только собаки потом руки оторванные таскали. А еще… – Но тут отворяется окно, и бабушка тонко зовет ужинать.

Ужинать! Значит, скоро придет мама, и тогда все, Лешка опять будет заперт. Лешка умоляюще смотрит на деда.

Бабушкины шаги уже слышны по коридору, и дед быстро наклоняется к Лешке и сует ему в руки крестик.

– Ну, пошел! Береги тебя бог!

Лешка перемахивает