Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее

— Эврика, Джованна! — воскликнул он весело, остановившись у стола напротив девушки. — Нашел!

В вопросительном взгляде, обращенном к нему, он прочел волнение и удивление.

— Не понимаю вас, Фред!

— Сейчас вы увидите, как все будет прекрасно. — Григорий снова сел и, наклонившись к столу, заглянул Джованне в лицо. — Да улыбнитесь же, синьора! Вот так хорошо… А теперь слушайте внимательно. В Италии у меня есть друг, в начале нового года он собирается в Берлин. Если я попрошу Джузеппе, он увезет вас домой. Это замечательный человек, и он познакомит вас с такими же хорошими людьми. Они не бросят вас на произвол судьбы. Добавьте еще, что невеста Джузеппе — моя приятельница. Она и ее отец кое-чем мне обязаны, так что на их помощь вы можете рассчитывать… Подумайте и решайтесь!

— О, Фред! — Джованна побледнела, у нее перехватило дыхание. — Неужели я и впрямь вырвусь из этого дерьма?

— Все будет зависеть от вас.

— А если ваш друг не приедет? Или приедет, а я к тому времени не успею переехать в Берлин? Если Хейендопф примет меры, чтобы мне не дали визы? Если…

Вопросы слетали с губ Джованны один за другим. Напрасно Григорий старался убедить ее, что все эти «если» не являются серьезными преградами. Страх крепко держал ее в руках.

— У вас буйная фантазия, и вы населили окружающий мир всевозможными выдуманными чудовищами. Избавьтесь от первого из них, Хейендопфа, и вы сразу обретете под ногами почву, увидите, как растает этот призрачный мир.

— Мне кажется, что уже чувствую ее кончиками пальцев.

— Рад, что покидаю вас в лучшем настроении.

— Как, вы уже уходите? — опечалилась Джованна.

— К сожалению, у меня масса дел, а вечером я уезжаю.

Но уехать Григорию не удалось. Ни сегодня вечером, ни назавтра.

Утром его вызвали в Пуллах.

Последняя ночь

Конверт, как и два предыдущих, был без штампа. Письмо, наверно, бросили в почтовый ящик поздно ночью или рано утром, когда густой туман так плотно окутал землю, что напоминал студенистую массу, заполнившую весь городок.

Карл Лютц медленно надорвал конверт. Он догадывался о содержании письма и не ошибся: снова ровно отрезанная половинка обычной почтовой бумаги и на ней размашистым, явно измененным почерком написан уже знакомый текст. Правда, не совсем, на этот раз содержание письма несколько отличалось от присланного ранее. С брезгливостью Лютц прочитал:

«Грязная свинья! Ты сам подписал себе смертный приговор. Отныне каждый твой шаг — под нашим прицельным огнем. И не надейся избегнуть кары! Ты пренебрег двумя нашими предупреждениями. Третьего — не будет! Молодые викинги».

Задумчиво покрутив в руках твердый кусочек картона, Лютц с неожиданным для него самого беспокойством подумал, что неплохо было бы всю эту писанину передать полиции, но тотчас отказался от этой мысли. Чушь! Боже, какая чушь! Хорош был бы он, явившись с этой писулькой в полицейское управление. Какие-то молодые бездельники развлекаются, мистифицируя его анонимками, а он, уже пожилой человек, прибежит с этим к людям, у которых и так уйма хлопот.

Бросив письмо на маленький столик, заменявший ему письменный, Лютц надел домашнюю куртку и брюки, позвал хозяйку, у которой снимал комнату на втором этаже коттеджа, и попросил подать обед. Обычно они обедали вместе с фрау Мартой внизу, но сейчас все тело сковала давящая усталость, и Лютц решил поесть у себя. После уроков пришлось остаться на учительский совет и не просто выступить, а отстаивать свои предложения по поводу основательной переработки нового учебника по истории. Нельзя же превращать все последние разделы в некий «довесок» ко всему предыдущему курсу, без критического переосмысления событий, подготовивших почву для возникновения столь чудовищного явления, как фашизм. Не все коллеги согласились с ним, это привело к дискуссии, во время которой ему пришлось выступить более резко, чем он предполагал.

Фрау Марта принесла обед на подносе, но не ушла к себе вниз, а присела на краешек стула, явно желая завязать разговор.

— Приезжал Рихард, — сказала она с окаменевшим лицом. — Я, конечно, напомнила ему, что у меня погибли два сына, и указала на дверь. Тогда он стал угрожать, вопить о высочайшем долге немца. Зачем-то приплел вас. Это меня беспокоит.

— Не волнуйтесь, фрау Марта. Что он может сделать вам или мне?

— Рихард — негодяй. Я до сих пор не рассказывала вам, почему выгнала его из дома, теперь скажу: вступив в гитлерюгенд, он выкрал дневник Вернера и выдал родного брата гестапо. Такой способен на все…

— Способен, но не может. Обстановка изменилась. Не забывайте об этом, милая фрау Марта.

Старая женщина, убежденная в своей правоте, покачала головой.

— Негодяй остается негодяем при всех обстоятельствах. Честный человек может пошатнуться, а потом выпрямиться, бесчестный — лишь притаиться. Рихард из таких. Не каждая мать решится сказать такое о своем сыне, а уж если решится, то… — фрау Марта поднялась. Ее маленькая сухонькая фигурка словно стала выше, она вытянулась как струна, непоколебимая в своей непримиримости к сыну, которого похоронила еще при жизни.

«Возможно, именно Рихард бросил письмо в почтовый ящик», — подумал Лютц, с мужской неуклюжестью стараясь рассеять опасения своей хозяйки. Но каждое его слово заставляло старую женщину еще плотнее сжимать губы, словно она, натыкаясь на что-то острое, сдерживала крик боли. Ничего не ответив, только еще раз упрямо качнув головой, фрау Марта ушла.

Днем поднялся ветер и развеял утренний туман, но тот же ветер пригнал тяжелые серые тучи. Они медленно плыли по небу, словно сытый отяжелевший скот, возвращающийся с пастбища. Потом коровы сбились в стадо и остановились на отдых. И тотчас же на землю брызнуло молоко, заливая четкие силуэты деревьев, стекая с крыш домов. Казалось, вот-вот оно хлынет сквозь окна и зальет комнату. Лютц задернул занавески, включил свет.

Планируя утром свой день, Лютц вечером собирался поехать в центр города. У него не было никакой заранее обдуманной цели. Просто хотелось потолкаться среди людей: тишина далекой окраины по временам угнетала его. Сегодня же он ощущал ее особо остро. Еще не было шести часов, а городок словно вымер, настолько туман поглотил все обычные звуки. Лютц уже вынул из шкафа парадный костюм, и в это время внизу прозвучал робкий звонок. При мысли, что это Ганс, у Лютца потеплело на сердце. Он скучал по мальчику, ему не хватало вопросительного взгляда серых глаз, настойчивой требовательности его вопросов, которые зачастую ставили старшего в тупик, — настолько они были неожиданными.

С тех пор как вернулся отец мальчика, Лютц встречался с ним тайком. Это мучило его, потому что противоречило понятиям о порядочности, а Ганса радовало — в отце он видел только враждебную силу, направленную против того, чем он до сих пор жил. И Ганс упорно сопротивлялся этой силе, только и всего. Нет, так продолжаться дальше не может. Надо сегодня же поговорить с этим упрямцем, убедить его, что между двумя близкими людьми возможно разумное согласие. Что же касается их взаимоотношений…

Мысли Лютца были прерваны, на лестнице послышались чьи-то шаги. Не Ганса, нет — тот легко перепрыгивал через несколько ступенек. Сейчас же по ним дробно постукивали женские каблучки. Неужели?..

Да, это была Берта. Он не видел ее с тех пор, как приехал муж, и был поражен переменой, происшедшей в лице его бывшей возлюбленной: оно казалось вылепленным заново, чья-то рука смягчила знакомые черты, сделала их более утонченными. Ревнивое чувство шевельнулось в душе Лютца: «Неужели человека так может изменить любовь?» — спросил он себя, и тут же сам себе возразил: «Резцом скорее водила рука страдания».

— Ты не ждал меня, Карл? — спросила Берта с несвойственными ей нотками печальной иронии в голосе.

— Да. Но я рад тебя видеть.

— Тогда давай хоть поздороваемся, — она подошла к Лютцу и прижалась щекой к его щеке. В этом прикосновении тоже было нечто новое — нежность, дружеское доверие. — Ну, теперь помоги мне снять пальто, оно насквозь промокло.

— Разве на дворе дождь?

— Изморось, а я долго искала тебя, хотя Ганс и объяснил мне, как идти.

— Ганс? — покраснел Лютц. — Напрасно ты обратилась к нему.

— А как иначе я могла найти тебя? Впрочем, не волнуйся, сказала ему, что разыскиваю тебя, чтобы посоветоваться именно о нем. Кстати, и твоей хозяйке я представлялась как мать Ганса, так что у тебя не возникнет с ней неприятностей из-за нарушения правил благопристойности.

— Ты, как всегда, все учла.

— Ну, нет, последнее время я просто не нахожу себе места, так все запуталось. Очень, очень запуталось…

— Непонимание между Гансом и отцом?

— Между нами тремя. Иозеф упрекает меня, что я не сумела воспитать сына, потакаю ему и теперь. Гансу он запретил посещать художественную студию, а его мечту стать художником просто высмеял. Когда тот стал возражать ему, отец собственноручно сжег все его рисунки, а служанке приказал выбросить краски на помойку. Ты не можешь даже представить, как реагировал на это Ганс. Сейчас дома ад… — Губы и подбородок Берты задрожали, она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.