Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

конференции приняли решение банк закрыть). А также пунктиром прошелся по концерну «Интернэшнл телефон энд телеграф», до сих пор не прервавшему сотрудничество с финансовыми структурами, контролируемыми СС, в правление которого по-прежнему входили Вальтер Шеллен-берг и бригадефюрер Курт фон Шрёдер. И не ошибся. Отставший на полшага Аксель с удивленным интересом посмотрел ему в затылок.

В итоге решили попробовать.

— Допустим, вы будете делать закладки в месте, которое мы с вами определим, — предложил Аксель.

— Нет, — покачал головой Хартман, — мы будем встречаться, причем только с вами. Я не являюсь вашим агентом. Более того, в ответ на нашу, скажем так, откровенность мы рассчитываем видеть соразмерную откровенность с вашей стороны. Важно найти взаимоприемлемый баланс.

— Вы меня неправильно поняли, — спохватился Аксель. — Я пытаюсь найти наилучший вариант нашего сотрудничества, не более того. Допустим, форма отношений, аналогичная той, что сложилась у вас с Жаном, вас устроит?

Он назвал своего берлинского агента Жаном, хотя так его звал только Хартман.

— Думаю, да. Такая форма отношений будет наилучшей. И вот еще что, возможно, мне понадобится защита. Могу я рассчитывать?

— Несомненно, — без раздумий ответил Аксель. Стал накрапывать дождь, и они направились к выходу из парка.

Хартман прервался на полуфразе, вздохнув, закрыл крышку рояля, поднялся и, подойдя к Пьетро Реци, положил ему руки на плечи.

— Вообще говоря, история человечества — удручающий урок. Хуже всего, что забываются простые человеческие ценности.

— Что случилось с твоим оптимизмом, Франс? — удивился Реци, похлопывая Хартмана по руке. — Ты стал поклонником Новалиса? «Тот будет величайшим волшебником, кто себя заколдует так, что и свои иллюзии примет за явления действительности».

Хартман медленно отошел на край поляны и замер, глядя вдаль. Пышные облака, будто уложенные на хлебную полку булки, покоились над ровной линией горизонта, подсвеченные матовым сиянием гаснущих небес.

— Ах, мой старый, добрый друг, ты глядишь в будущее сквозь черные очки. А я вот вижу грядущее таким, каким его хотел видеть Чехов. Люди, Пьетро, люди, страсти, чувства. Когда нет гармонии, возникает конфликт. Будущий человек — гармоничный человек. Нацизм научил народы любить войну, то есть любить убийство. А любить надо жизнь. У Чехова серость будней — лишь подгнившая ступень к светлому, прекрасному будущему, где человек, прошедший все круги низменного и осознавший свое падение, станет жить чисто, радостно и разумно. Тогда и наша жизнь, жизнь наших несчастных поколений обретет высокий смысл. И не напрасны окажутся наши страдания, слезы, унижение, жертвы. Будущий человек принесет цветы на наши могилы и благодарно улыбнется нам.

— Как бы я хотел с тобой согласиться, Франс. — Пьетро дружелюбно похлопал его по руке. — Но, увы, будущее Чехова уже наступило. Разве мы не живем в нем?

Хартман подмигнул Мари и уселся в соседнее кресло.

— Нет, — весело сказал он, — будущее Чехова — это линия горизонта, к которой нужно стремиться, чтобы не превратиться в зверя.

Берлин, 19 сентября

Утром Мод зашла в подземку на Хорст-Вессель-платц и, доехав до «Франкфуртераллее», решила, как обычно по дороге на работу, подняться наверх, чтобы купить на обед булку в знакомой пекарне: хлеб в ней начинали выпекать еще до рассвета, он всегда был свежий, ароматный и недорогой. Когда с пакетом под мышкой она вернулась на станцию, чтобы ехать дальше до Лихтенберга, к ней подошел пожилой шуцман с измятым лицом и ввалившимися щеками и, приложив руку к кокарде на шлеме, попросил проследовать за ним. Мод отметила стоявшего поблизости другого шуцмана, покрепче, и покорно пошла в полицейское отделение на станции.

В казенном помещении на скамье сидели три девушки — брюнетки, с примерно одинаковой прической, равной комплекции, но главное — все они были слегка похожи на Мод. На стене, слева от них, приколотый к доске, висел карандашный рисунок женского лица анфас. Очевидно, именно с ним было связано их присутствие в участке. Мод сразу догадалась: это она, ее словесный портрет, и сделать его мог только один человек — ее радист Лемке.

— Присаживайтесь, фройляйн, — сказал шуцман и заглянул в соседнюю комнату. — Сейчас вас сфотографируют. Потом придется подождать некоторое время, и мы вас отпустим.

— Но как же моя служба? — спросила Мод.

— Мы напишем вам объяснительную записку. Проблем не будет. А пока прошу вас подождать. И дайте ваши документы.

— И сколько придется ждать?

— Не могу сказать, фройляйн. Часа три, не меньше.

— Как же! — возмутилась одна из задержанных и сердито забросила ногу на ногу. — Я тут уже пятый час торчу, а у меня магазин, очередь собралась, молоко скиснет! Но кому до этого дело?

— Что вообще вы от нас хотите? — загалдели другие. — Столько времени теряем!

— Успокойтесь, дамы. Обычная проверка. Скоро все разъяснится, и вы пойдете по своим делам.

Вздохнув, шуцман устало проковылял к столу, сел за него, вытащил, лизнув палец, бланк учета и, подслеповато морщась, принялся переписывать в него данные с кенкарты Мод.

Из комнаты вышла еще одна девушка и села рядом с остальными. Шуцман карандашом указал Мод на дверь.

— Идите туда, фройляйн, — сказал он.

В тесном помещении без окон распаренный, лысый фотограф в мокрой от пота рубахе с закатанными рукавами усадил Мод на придвинутый к белой стене стул, направил на нее лампы, подолгу примерялся, изучал ракурс, глядел в видоискатель.

— Такая старая модель, знаете, — жаловался он. — Никогда не уверен, что получится. Я им говорил: дайте «Контакс», полиция же. Селеновый экспонометр — совсем другое дело. Что, у полиции денег нет, что ли? А им все нужно быстрее, быстрее. Вот и приходится возиться. И все равно не знаешь, что получится.

Наконец он щелкнул затвором, и Мод вернулась обратно. Фотограф задернул штору перед дверью, погасил свет, надел рукав и принялся за проявку фотопленки.

Зазвонил телефон. Шуцман закончил регистрировать данные, прикрепил скрепкой бланк учета к кенкарте Мод, убрал ее в стол и только тогда снял

трубку.

— Да, господин унтерштурмфюрер. Где? Но мы там выставили пост. Видимо, что-то случилось. Не могу знать. Хорошо, я сейчас проверю. — Он повесил трубку, секунду подумал, затем встал и подошел к выходу. Выглянув наружу, сказал: — Карл, побудь тут. Я схожу на другой конец станции. Генрих куда-то пропал, унтер беснуется. В прошлый раз я нашел его в пивной напротив. Мне, говорит, отсюда всё видно. А сегодня обход. Если унтер