Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Они медленно спускались по широкой мраморной лестнице. Их то и дело обгоняли сотрудники Управления с каким-то общим для всех выражением суровой озабоченности. В воздухе витал характерный для таких мест пыльный запах казенного присутствия.

На площадке второго этажа Гесслиц остановился.

—Иди, Конрад, — сказал он Кубеку. — Я тебя догоню. Загляну в сортир.

Взгляд его был устремлен вглубь коридора, по которому, то задирая голову на очередную дверь, то подслеповато глядя в бумажку, которую держал в руке вместе со шляпой, с растерянным видом блуждал не кто иной, как Дитрих Зиберт собственной персоной. Вот он недоуменно покачал головой, спросил что-то у пробегавшей мимо стенографистки со словарем Габельсбергера под мышкой, опять сунулся в бумажку, сделал несколько неуверенных шагов. Вот он увидел Гесслица и, ошеломленный, разинув от неожиданности рот, замер на месте. Гесслиц отрицательно мотнул головой, глазами указал на дверь, ведущую к запасному выходу, и первым вошел в нее. Спустя несколько секунд за ним последовал Зиберт. Гесслиц смерил его тяжелым взглядом.

—Хочу вас предостеречь от рокового заблуждения, доктор: здесь не то место, где выдают индульгенцию за чистосердечное признание, — заметил он сурово.

—Ничего подобного, — вскинулся Зиберт, — я тут совсем не за этим, как вы изволили выразиться… Меня вызвали. Вот, видите, повестка? Меня вызвали к какому-то Шольцу. — Он посмотрел в бумажку. — Да, штурмбаннфюреру Шольцу. Кто это такой? Зачем он меня вызвал?

— Успокойтесь, Зиберт. Шольц — обычный инспектор, — заверил его Гесслиц. — Если бы они имели к вам претензии, вас привезли бы под конвоем. А повестка… Да мало ли?.. Сейчас, знаете, всех зачем-то трясут. Вы ученый, физик. Близки к чудо-оружию. Так ведь? Возможно, им понадобились какие-то консультации. Обсудим это завтра, как и договорились.

—Хорошо… — Зиберт помялся на месте. — Так я пойду?

—Идите, — разрешил Гесслиц, но удержал его за рукав, чтобы добавить: — И упаси вас Боже, хоть словом обмолвиться о связи с вашими американскими друзьями, как, впрочем, и со мной. Даже если будут вопросы, вы — ничего не знаете. Помните о вашей семье.

Зиберт выдернул рукав и вернулся в коридор.

«Обойдется, — уверил себя Гесслиц. — Главное, чтобы держался натурально. А он будет стараться. Он не расколется. У него нет выбора».

Наконец, Зиберт нашел нужный кабинет, робко постучал и толкнул дверь.

—А-а-а, доктор Дитрих Зиберт, если не ошибаюсь? Заходите, заходите. Прошу вас. Рад вас видеть.

Навстречу ему из-за стола, уставленного аккуратными стопками бумаг и папок, выскочил низкорослый, сутулый человек с внешностью побитого молью бухгалтера. Рядом с долговязым, седоусым Зибертом он смотрелся невзрачно. Пожав Зиберту руку, он усадил его на стул, а сам вернулся обратно за стол.

—Шольц, — представился он. — Это я оторвал вас от дел, уж прошу меня простить.

—Да ну что вы… — смущенно пробормотал Зиберт. — Я, как говорится, со всей ответственностью…

—Что это у вас такой испуганный вид? Ну-ну-ну-ну. Знаете, от гестапо почему-то все ждут неприятностей. А ведь это миф, да-да, злой, глупый миф. — Шольц беспечно рассмеялся, не от- водя ласковых глаз от Зиберта. — С порядочными гражданами мы сотрудничаем, ведем, так сказать, взаимную работу на благо нашего отечества, а порядочных у нас подавляющее большинство. Согласны?

—Д-да, конечно, — торопливо согласился Зиберт.

—Вот знаете, на что уходит семьдесят процентов времени наших сотрудников? Мы разбираем ваши (он ткнул пальцем в Зиберта), ваши сигналы. Доносы, проще говоря. Друг на друга, на родственников, на знакомых, друзей, совсем посторонних людей. Это отбирает у нас прорву времени. А ведь мало прочитать — надо еще и отреагировать. Понимаете? Отреагировать. Иначе тот, кто писал, будет недоволен. И почти всегда что-то где-то обнаружится. Так что гестапо — это не мы. Гестапо — это вы. Народ. Вы — карающий палец на спусковом крючке. А мы только оружие, пуля, которая летит в указанную вами цель. Вот так, драгоценный мой господин Зиберт.

Голубые глаза Шольца весело и остро вцепились в понуро сгорбившегося Зиберта.

—И потом, разве можно представить себе государство без полиции? Это все равно что больница — и без врача. Ведь чтобы вылечить, врачу иногда приходится делать больно. Но потом наступает — что? Правильно, выздоровление. Так и мы. Так и мы с вами. — Глаза его сияли, любуясь Зибертом, который ерзал на месте в поисках приемлемой для подобного диалога позы. Шольц махнул пальцами: — Но это так, лирическое отступление от темы.

—Я, собственно, хотел бы узнать, господин… уважаемый… простите… уважаемый штурмбаннфюрер… хотел бы узнать, чем я обязан?

—Вы ведь ученый? Доктор наук?

—Д-да…

—Я вам завидую. Зависть — плохое чувство, но я вам завидую. В молодости мне тоже хотелось стать ученым. Но я так долго искал, к чему приложить свою энергию, и в итоге занялся юриспруденцией. Универсальная дисциплина. Вот вы что окончили? — Шольц перевернул страницу раскрытой папки и ткнул пальцем в нужное место: — О, Мюнхенский университет Людвига Максимилиана. Звучит великолепно! А я и приблизиться к нему не осмелился. Физический факультет! Замечательно! — Он снова уставился в бумаги. — А вот историю и философию вы изучали в Бейлиол-колледже. Это в Оксфорде?

—Совсем недолго. До поступления в Мюнхенский университет. Меня туда родители отправили.

—Напрасно вы смущаетесь, доктор. Оксфордский диплом открывает дорогу в лучшие научные институты Европы. Даже и в США.

Зиберг достал платок и протер взмокший лоб.

—Хотя, о чем я говорю? — продолжил Шольц. — Американцы — наши враги. Вот ведь как меняются времена. Теперь они хотят опередить нас в разработке чудо-оружия при помощи еврейских изменников Эйнштейна, Штерна, Франка. Вы знакомы с этими негодяями, доктор?

—Нет, что вы, с Эйнштейном мы не пересекались. А Штерн и Франк, они, насколько я помню, работали в других местах, в Гамбурге, в Гёттингене, кажется. Нет, что вы, я их не знал. Это же профессура, а я докторскую защитил только в тридцать пятом. Их уже не было в Германии.

—Все они плотно сотрудничали с англичанами, знаете ли.

—Но у меня нет оксфордского диплома, — уточнил Зиберт. — Это был колледж.

—Да-да, конечно, я знаю. Время юности, максимализма. Знал бы тот юноша, где все мы окажемся, глядишь, повел бы себя иначе. Помните, как сказал великий Гёте:

Что пройти должно — проходит,

Что прийти должно — приходит,

Что стоять должно — стоит.

Мудрость, увы, приходит только с годами.

—С вашего позволения,