Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

тетя, неодобрительно глядя на Яшу. — От его кабацких экспромтов у меня мигрень.

Элен шла к стоявшему с краю сцены фортепьяно — Яша покорно умолкал — и играла что-нибудь из Скрябина, которого тетя очень любила.

Работала Елена помощницей управляющего цюрихского филиала небольшого Банка торговых коммуникаций, частично принадлежавшего кантону Базель и являвшегося, по сути, операционным офисом некой более крупной структуры. От своего приятеля Феликса Цауэра Хартман узнал, что структурой этой был известный своими связями с Германией Банк международных расчетов, в котором Цауэр служил. Москве это показалось интересным, и Чуешеву, крутившемуся в среде эмигрантов, было поручено найти к Звягинцевой подход.

Молодой, обаятельный, словоохотливый парень воспринял такое задание как легкую прогулку. Но не тут-то было. Познакомился-то он легко, девушка не была ханжой и никаких барьеров между собой и окружающим миром не возводила, однако знакомство долгое время оставалось поверхностным: княжна не готова была дарить свое время свежему кавалеру, к тому же за ней ухаживал рослый красавец швед. Швед был воспитан, состоятелен, но глуп, у него напрочь отсутствовало чувство юмора, а с Чуешевым-Максом она заливалась смехом. Именно это всё и решило. Шутка, юмор, смех. Когда однажды она упрекнула его в том, что от него не дождешься цветов, он быстро огляделся, присел на корточки и из пробившегося между булыжниками мостовой пучка травы вырвал три крошечных белых цветочка, сложил в букетик и, держа большим и указательным пальцами, с поклоном поднес их ей. Она рассмеялась. Швед получил отставку.

Дело в том, что Чуешев, как ни банально это звучит, в некотором смысле потерял голову. В их первую ночь он испытал такой восторг, какого в себе даже не предполагал. Темно-синие глаза ее — разве могут быть такие глаза? Ему хотелось видеть их все время, и приходилось чуть ли не усилием воли подавлять в себе это желание. Они встречались в маленьком отеле на краю города, стараясь скрывать свои отношения. Он не бывал у нее дома; она знала, что тетя и старик-отец не примут этого приятного, но простоватого, на их вкус, парня. Она знала это наверняка. Поэтому они встречались в отеле, а также в старой эмигрантской харчевне, где у каждого было свое дело. То, что начиналось как безобидная интрижка, постепенно перероди- лось в страсть и глубокое, невнятное, то ли темное, то ли светлое чувство.

Медленно одеваясь, она спросила в задумчивости:

—Когда это кончится, интересно, что будет?

—Что — это?

—Война. Несчастья… Когда победит Красная Армия.

—А ты хочешь, чтобы она победила?

—Как я могу этого не хотеть? Я же русская.

—По этой логике, раз я немец, то должен хотеть победы Гитлера.

—Надеюсь, что нет. Иначе бы мы разошлись.

—Да, ты права. Быть немцем сейчас труднее всего.

—Не немцем — человеком.

—Но ты сказала именно — русская.

—Макс, тебе не понять.

—Да, да.

—Не обижайся. Я не хочу, чтобы ты обижался. Хочешь, я тебя поцелую?

—Как не хотеть.

—Так я поцелую.

—Хорошо.

—Хорошо?

—Не могу тебе отказать.

—Ах ты!

—Что ты делаешь?

—Пытаюсь тебя съесть.

—Нам из этой гостиницы не выбраться.

—Ну, и пусть.

—И пусть.

—И пусть…

Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе, 8, IV Управленке PСXА, гестапо,

12 января

Людей катастрофически не хватало. Приоритетной, разуме- ется, считалась деятельность гестапо, поэтому сотрудников центрального аппарата криминальной полиции чаще можно было увидеть не на Вильгельмштрассе, 102, а в мощном здании бывшей школы искусств по адресу Принц-Альбрехт-штрассе, 8, на языке ведомственного фольклора именуемом «голубятней», где их контингент привлекался к осуществлению операций массового характера — главным образом, при облавах и в концлагерях.

—Мрак, мрак, — задыхаясь от кашля, тихо ворчал Кубек, выходя с Гесслицем из коридора, ведущего к веренице кабинетов отдела IVА (Борьба с противником), реферат 4: «Охрана, наружное наблюдение, розыск и преследование преступников». — Вот в двадцать седьмом всё было иначе: я приходил на Алекс в шупо как гость дорогой, со мной считались. А то как же? Инспектор уголовной полиции собственной персоной. Я мог попросить кофе или пива. Мне наливали — лишь бы я сунул нос в их оперативку. А теперь нас гоняют, как ломовых лошадей, и не спрашивают, чем мы вообще занимаемся. Какого, скажите мне, дьявола криминальная полиция должна сопровождать пациентов Дахау при перевозке их в какую-то другую дыру? Скоро нас заставят пускать их в расход, дерьма им в глотку. Знаешь, Вилли, чем дальше, тем меньше мне всё это нравится. Запах от этого какой-то клозетный.

—А ты дыши ртом, — холодно отреагировал Гесслиц. — Надо было вовремя идти на пенсию, а не выстраивать карьеру перед отправкой на тот свет.

—Задним умом мы все шахматисты. Что, в Берлине преступность уже кончилась? — Он сдавленно чихнул в скомканный, грязный платок и обессиленно пробормотал: — Не у того ли покойника подхватил я эту простуду? Интересно, если тот физик болел гриппом, я мог от него заразиться?

—От жмурика?

—Ну, бациллы всякие, например. В воздухе. Я нагибался. Кто его знает?

—Угу, главное, чтобы он не болел сифилисом. А то ведь ты нагибался, я сам видел.

—Да иди ты. Тебя-то вон, бегемота, никакая зараза не берет.

—Проводи дезинфекцию. Водка, шнапс.

—А сердце? Э-э. В моем возрасте пора начинать думать, что делаешь. Кабы не Эмма, даже не знаю, где бы я был сейчас. С такими, как ты, очень легко превратиться в горького пьяницу. Или того хуже.

—Что ты имеешь в виду — того хуже?

—Ну, не знаю… — растерянно отмахнулся Кубек. — Чего-нибудь еще похуже.

—Проституцией, что ли, бы занялся? — хмыкнул Гесслиц. — Не, у нас в СС такое не разрешается. Пить — изволь, но торговать телом… Да и кто бы позарился? Вот в двадцать седьмом…

—Угомонись, остряк. Не смешно. Эмма отвадила меня от бутылки. Теперь — только пиво. Она у меня, знаешь, какая. Вот наломаешься за день, дерьма нахлебаешься, только о том и думаешь, что дома тебя ждет добрая женушка с парой горячих креблей в духовке. А если повезет, так и с мясом. Ну, или хотя бы с джемом. Она у меня хозяйств…

Спохватившись, Кубек прикусил язык. Ему стало стыдно от- того, что он беззастенчиво нахваливал свою Эмму, забыв, что полгода назад жену Гесслица случайно застрелили на улице охранники разгребавших завалы военнопленных. Оставшийся один, Гесслиц так и не оправился от этой потери.

—Идем скорее на улицу, — сказал Кубек смущенно. — Курить смерть как