Допрос безутешной вдовы - Эдуард Юрьевич Власов

агрессивным взором, каким она смотрит на людей после очередной нервотрепки или после четырех чашек «эспрессо». – Кстати, как Саша твоя, Ганин?

– Саша – хорошо, – протянул Ганин и лукаво улыбнулся Дзюнко. – А что до ресторана, то мужик твой не пояснил, а мне теперь вот приходится: нас там много было, так что успокойся!

– Мне-то чего волноваться! – покраснела разоблаченная мудрым сэнсэем в своих коварных феминистических планах Дзюнко. – Это Саша должна волноваться!

– Саше тоже волноваться не надо, – успокоил ее Ганин. – У нас с Наташей высокохудожественные отношения.

– Тебе Саша задаст за твои художества! – погрозила ему Дзюнко своим тоненьким пальчиком.

– Не задаст, она не в моем вкусе! – возразил Ганин.

– Кто? Саша? – искренне удивилась Дзюнко.

– Наташа! – отозвался Ганин. – Саша…

– Да?… – не без желчи поинтересовалась Дзюнко.

– Два!… – отрезал он.

– А я думала, такие женщины в любом вкусе… – Она добавила к желчи немного иронии.

– Какие женщины? – вмешался я в умную беседу.

– Как эта Наташа Китадзима, – пояснила Дзюнко. – Ты ее видел сегодня?

– Ну видел. – Врать в моем положении было глупо, но правда, сказанная мной, означала вызов на ночной идеологический бой, затеянный Дзюнко, выиграть в котором мне как законному супругу, обязанному всегда и во всем потакать жене, не светило.

– И как она тебе? – дерзко и проницательно вперилась в меня моя законная Дзюнко.

– Как человек или как женщина? – Я попытался выиграть хотя бы пару секунд, чтобы прикинуть возможные способы обороны.

– Как крокодил!… – хмыкнула умненькая Дзюнко. – Не прикидывайся наивным мальчиком!

– Перед тобой прикинешься, пожалуй!… – посетовал я, отыграв еще пару секунд.

– Так как она тебе? – Спорить с моей Дзюнко бесполезно: если она решила получить ответ на какой-либо поставленный хоть ребром, хоть на попа вопрос, она получит его обязательно, каким бы упорным и изворотливым ни оказался ее респондент.

– Эффектная женщина, – поспешил я сдаться ей на милость. – Врать не буду…

– Чего в ней эффектного! – В Дзюнко вдруг проснулась ревность, и мне на мгновение стало страшновато за то, что это могла быть ревность к Наташе не меня, а Ганина. – Как там, Ганин, у вас в революцию писали на заборах: «Всем! Всем! Всем!» – так, кажется?

– Сама же сказала, что она выглядит блестяще! – напомнил я ей ее же совсем недавние слова и одновременно прервал абсолютно неуместный экскурс в подробности далекого как исторически, так и географически мятежа голодных и рабов.

– Ты, Такуя, представь, что мне не надо было бы с Морио и Норико возиться, а нужно было бы только по заграницам разъезжать и книжки умные читать! – явно искренне выпалила она. – Я бы тоже блестяще выглядела!…

– Да будет тебе, Дзюнко! – своевременно вмешался в намечавшуюся ночную семейную разборку всепонимающий и очень деликатный Ганин. – Ты прекрасно выглядишь!

– Мне не семнадцать лет, Ганин, чтобы верить в такие дешевые комплименты! – отрезала она.

– Дешевые? – обиделся Ганин.

– А то ты сам не знаешь! – Дзюнко вся раскраснелась, что свидетельствовало о ее кровной заинтересованности в обозначившейся теме нашей спонтанной дискуссии. – Ты что, Сашу свою ненакрашенной и в бигудях не видел никогда, что ли?!

– Подожди! – Я попытался перехватить у Ганина инициативу миротворчества, а заодно и отвести от него удар. – Чего ты вдруг взбеленилась?

– Того! – Она отвернулась к окну.

– Чего «того»? – Мне действительно было непонятно, с какой стороны информация о смерти Хидео Китадзимы могла ее так сильно задеть. – Речь вообще не о тебе! И уж тем более не о Саше!…

– А о ком?! – Она сердито посмотрела на меня: слезы в глазах, слава богу, не намечались пока, что говорило не о постигших ее обиде и разочаровании, а о бушующих в ней менее опасных для меня и Ганина злости и недовольстве.

– О Китадзиме, конечно. – Я взял ее за руку.

– Что «о Китадзиме»? – Она, похоже, забыла, с чего вообще начался весь этот ералаш.

– Убили Хидео Китадзиму, так что вопрос о том, как ты выглядишь, вообще не стоит! – Я погладил ее по запястью.

– Так и я, в общем-то, об убийстве… – буркнула она и посмотрела на Ганина – уже без прежней теплоты.

– У тебя что, какие-нибудь идеи есть? – поинтересовался я на всякий случай. – В связи с убийством, а?

– Какие у меня могут быть идеи! – воскликнула она. – Несправедливо только это – и все!

– Что несправедливо!

– Да то, что у этой вашей прелестной Наташи теперь не будет никаких проблем и забот!

– Подожди, а при чем здесь Наташа? – настала моя очередь реализовывать свою привычку доходить во всем до самой сути. – С какого бока здесь Наташа?

– Вам, мужикам, не понять… – тихо пробурчала она. – Тем более вон Ганину!…

– Вот и я в опалу попал! – раздосадовался давно умявший лапшу сэнсэй. – Почему это я, Дзюнко, не пойму?

– Потому что ты русский! – Она опять без особого пиетета посмотрела на него.

– А это-то тут при чем? – пожал своими мощными плечами Ганин. – Чем тебе моя национальность не нравится?

– Не национальность твоя, а страна, – ответила Дзюнко. – Эта Наташа русская, и ты тоже русский – вам японскую психологию не понять. Я это имею в виду…

– Дзюнко, мы с тобой сто лет знакомы, – напомнил явно недовольный ее словами Ганин, – но я от тебя первый раз этот националистический бред слышу! Ты чего?

– Извини, Ганин, но вы же с Такуей сами все это начали! – сказала она без малейшего раскаяния.

– Что начали? – спросил я.

– Про Наташу про эту…

– Да при чем здесь Наташа?! – Я начинал закипать в пару к термосу, уютно булькавшему у меня за спиной.

– Да при том, что теперь она получила все, понимаешь, все! – Дзюнко опять отвернулась к окну.

– Ну она не иждивенка у Китадзимы-сэнсэя была, – ответил я, – и тем более не содержанка. Зарплата у нее большая и честная – сэнсэй все-таки, опять же детей нет…

– Вот именно! – прервала меня Дзюнко.

– Что именно?

– Что детей нет!

– А какое в данном случае это имеет значение? – спросил Ганин и пристально посмотрел на мою жену.

– Прямое! – огрызнулась она.

– Какое «прямое»? – спокойно продолжил свой допрос терпеливый Ганин.

– У таких женщин детей нет не случайно. – Дзюнко подлила себе пива.