Допрос безутешной вдовы - Эдуард Юрьевич Власов

соскочить в последнюю секунду с уходящего в беспросветную тьму фатального постоянства скорого поезда нашей общей японской жизни, запрограммированной предками и очередным правительством от начала до конца, то остаток этой долгой жизни обернется для них бесконечными мучениями и страданиями. Конечно, на их антиобщественные женитьбы можно было бы посмотреть и с чисто фрейдистской точки зрения, то есть свести все к довлеющему над мужским самосознанием и подавляющему в мужике все созидательные начала либидо, но в этом случае Хидео и Ато переставали быть в моих глазах национальными – точнее, антинациональными – героями и превращались в хрестоматийных сексуально озабоченных типов предманьячного состояния. Думать о маньяках ночью не хотелось совсем, и я отогнал эти черные мысли, вновь попытавшись восхититься мужеством и достоинством покойного наверняка Китад-зимы и покойного гипотетически Китаямы. Я попробовал вписать в сложившуюся структуру еще и Ганина с его Сашей, но тут о его и своем присутствии в столовой напомнила моя жена.

– Ты, Ганин, ночевать у нас будешь? – зевнула Дзюнко, глядя поверх моей головы.

– Нет, Дзюнко, у вас я буду бодрствовать!… – отозвался из-за моей спины Ганин, освоивший, как оказывалось теперь, на мою беду, за долгие годы японский язык до такой степени, что мог сейчас на нем вполне сносно язвить и хохмить.

– Тебе футон дать или на диване поспишь? – не обратила внимания на его шутку давно привыкшая к моему неуемному другу и его своеобразному чувству юмора Дзюнко.

– На диване посплю, – сделал свой в пользу возвышенного состояния выбор Ганин и поставил передо мной миску с лапшой. – На, Такуя, хлебай половину и мне оставь немного!

– Там, в буфете, еще есть. – Дзюнко мотнула головой в сторону нашей кухонной кладовой. – Ты, Ганин, эту ешь всю, а Такуя себе сам другую заварит. Давай, Такуя, поработай! Чего расселся!

– Да я чего-то лапшу не хочу. – Я попытался прикрыть маленькой ложью свою большую лень и страшную усталость. – Я вот лучше риска поем, ладно?

– Ешь, – холодно отрезала Дзюнко и даже не удосужилась встать и подойти к рисоварке.

Ганин сел за стол, подвинул к себе исходящую паром лапшу и принялся палочками выуживать ее из огненного бульона, а я нехотя оторвался от стула, положил себе в плошку горячего риса из рисоварки, достал из буфета пакет с присыпкой «фурикаки» из жареного кунжута, сушеных водорослей и чего-то розово-оранжевого химического, посыпал этой радужной смесью свою нехитрую ночную трапезу и вернулся за стол.

– Ну, за успех нашего очередного совместного предприятия! – Ганин щелкнул алюминиевым колечком на пивной банке. – Дзюнко, выпьешь с нами граммулю?

– Чуть-чуть только. – Дзюнко протянула ему свой любимый стакан, на котором желтый диснеевский Винни Пух сидел в обнимку с горшком меда, а над ним зависла жестокосердная пчелка.

– Кампай! – брякнул я наш самый короткий и универсальный тост, который обычно трактуется как «До дна!», после чего мы выпили, но данный тостом приказ никем из нас выполнен не был.

– Вы чего вместе приехали-то? – Дзюнко решила поддержать беседу, а заодно и получить новую информацию, которой она, запертая в четырех стенах дома и стольких же кварталах нашего Айно-сато, напрочь лишена уже семнадцать лет.

– А ты что, не рада, что ли? Ганин тебя видеть очень хотел!

– Ага, как же… – зевнула Дзюнко.

– Ты такого Китадзиму Хидео не знаешь? – спросил я ее.

– Из университета Хоккайдо, что ли? – вдруг проявила она неожиданное для меня познание в наших дальних соседях.

– Да, из университета Хоккайдо. – Я подцепил палочками комочек пресного риса, облагороженного кисло-соленой присыпкой. – С филологического факультета…

– Знаю немножко. – Она не без аппетита отпила пива из своего «инфантильного» стаканчика. – Они здесь живут… В Айно-сато… На востоке где-то…

– Они? – переспросил я.

– Он и жена, – ответила она. – Она у него русская, Наташа зовут, броская дама – лет ей уже, насколько я знаю, много – постарше нас с тобой будет, но выглядит блестяще. И ты, кстати, Такуя, и его, и ее в принципе должен знать тоже.

– В каком принципе? – Мне иногда приходится обезьянничать и имитировать ганинские выкрутасы.

– В историческом. – Дзюнко показала в очередной раз, что палец ей в рот не клади. – Мы как-то лет двадцать, что ли, назад или больше даже их у твоего отца в гостях видели. Этот Хидео, как я понимаю, у него аспирантом был или студентом… Не помнишь?

– У моего отца гостей столько бывало и бывает, что, если всех помнить, как ты говоришь, «помнилка» сломается! А если еще студентов с аспирантами перебирать!…

– Уж тогда – аспирантками!… Я ее, Наташу то есть, пару раз в нашем торговом центре, в супермаркете, видела. – Дзюнко хладнокровно проглотила мою шутку, исполненную, правда, уже в ее духе.

– Давно?

– В том году последний раз, кажется… – Дзюнко ласково посмотрела на добивающего последние дециметры лапши Ганина. – Бабы наши говорят, она тоже сэнсэй, так что ей по магазинам шляться и еду мужику готовить зазорно, а сама она с возрастом и не ест уже ничего… Да и вообще в наших краях ее редко видно…

– А самого сэнсэя ты видела у нас здесь? – продолжил я допрос своей всеведущей супруги.

– Тоже пару-тройку раз, – зевнула она. – На станции, по-моему, и в кафе…

– Значит, видела? – переспросил я.

– Видела, – подтвердила Дзюнко.

– Больше не увидишь! – огорчил я ее.

– Переехали, что ли? – Она посмотрела на меня как-то уж слишком равнодушно, особенно на контрасте с теплыми и нежными взорами, подаренными секунду назад проглоту Ганину.

– Его убили сегодня вечером, – продолжил я будничным тоном радовать ее.

– Что? – Она потрясла головой, видимо посчитав, что остатки сна не дают ей верно понять смысл моих слов.

– В их собственном доме, здесь, в нашем Айно-сато… – пояснил я и заодно убедил Дзюнко, что услышала она меня правильно и что сон из ее мозгов улетучился.

– Убили?! – В ее припухших глазах блеснула настоящая жизнь. – Как убили?

– Кухонным ножом прямо в сердце, – ответил я, повернулся к полке с посудой около раковины и вытащил из нее один из наших больших кухонных ножей. – Вот таким вот…

– И ее тоже убили? – спросила Дзюнко подозрительно спокойно и даже как-то задумчиво-протяжно.

– Нет, ей ничего, – успокоил я ее. – Она с Ганиным в ресторане в это время ужинала… Так что жива-здорова!…

– Да?… – Дзюнко вдруг посмотрела на Ганина таким