Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Кудрин Олег Викторович

Если бы офицер, исполнявший роль курьера, не был таким уставшим с дороги и ежели б он только мог представить, что случилось, то не стал бы говорить открыто, в присутствии гражданских лиц, прислуги, такие вещи, оказавшиеся государственной тайной. Но сказанного не воротишь…

Что ж получалось? Его Величество еще в четверг — в пятницу вместе со всей свитой (в том числе и Воронцовым) должен был быть в Одессе. А нынче уже воскресенье, но его всё еще нет. Меж тем над морем бушевали бури, и который день клокотал свирепый шторм. Так что тут можно было ждать самых плохих новостей — что корабль пошел на дно. Или же что фрегат отнесло к турецким берегам, где Его Величество вместе с ближайшим окружением мог быть взят неприятелем в плен.

В услышанное трудно было поверить, но все передававшие новость клялись-божились, будто ситуация именно такова. Чтобы убедиться в небеспочвенности новостей, достаточно было посмотреть на графиню Воронцову, пришедшую на службу и молившуюся горячо, как никогда ранее. Даже через вуаль виделось, что лицо ее бледно, нос распух, а глаза набухли — от новых слез на подходе.

После этаких новостей Горлис поехал к другу с совсем другим настроением.

А в доме Кочубеев было особое настроение покоя и счастья. У них ведь и раньше всё было ладно. Но — привычно ладно. Однако потом арест Степана показал, как всё хрупко, ненадежно. И сколь сильно нужно ценить то хорошее, что есть. Поэтому после возвращения Степана глаза его Надії горели вроде бы и прежним негромким семейным счастьем, но уже более ярким, прочувствованным — глубоким. Дети же, Мыколка и Уля, первые дни старались вообще не отходить от отца, боясь, что русские жандармы вновь уведут его куда-то. Но потом чуть успокоились, привыкли, что отец — дома и это надолго.

Покловская временно перестала удивлять своими полесскими рецептами и готовила всё самое традиционное, привычное Степану, по чему он, будучи в тюрьме, соскучился. Вот и сегодня обедали борщом с вяленой таранью на буряковом квасу средней кислоты и голубцами на пшене трех видов — с фасолью, морковью и с мяском. Ну и, конечно же, оба блюда были немыслимы без прекрасной молдавской сметанки, только-только со Старого рынка. Натан не хотел говорить о серьезных вещах при детях, потому обошелся без добавки — чтобы побыстрей засесть со Степаном в его комнате.

— Степко, знаешь сегодняшнюю новость?

— Знаю. Хлопці наші, з армійських, на утренней службе шепнули.

— И что ж теперь будет — как думаешь?

— Це залежно від того, що сталося. А мы пока за то не знаем. Проще всего, ежели царь потонул и тело его где-то на берег выкинет, так что русские найдут скоро и опознают, — Степан говорил об этом настолько спокойно и деловито, что даже Натана немного передернуло.

— Тогда его маленького десятилетнего сына коронуют царем Александром II. А регентом, скорее всего, поставят старшего дядю, цесаревича Константина, который сейчас в Варшаве сидит наместником.

Горлис одобрительно кивнул головою.

— Так, Танелю. Ха! — вдруг воскликнул Степан. — Я ж только сейчас догадался, зачем от тебя с фронта просили доклад про короля Варненчика. Царь Николай же еще на царя польского не короновался. Ото багато що міняє. Помяни мое слово — мятеж в Польше тут же начнется.

— Да не может быть, Степко. Конституция у Польши отдельная, права — больше, чем у Финляндии. Погляди вокруг, да хоть на Одессу. Собаньские, Браницкие, Потоцкие везде блистают — балы, танцы, свадьбы, амуры. Они бунтовать и не думают. Да хоть на жандармов посмотри — они какую-то «Сеть Величия» придумывают, а на поляков внимания не обращают.

— То ж то і воно! Заговор всегда легше придумать, чем раскрыть. На том стоит тайная канцелярия русская!.. А если без шутков, русские ляхов плохо понимают. С ними в империи спокою не буде.

— Ну, допустим… А что с другими вариантами?

— Если фрегат той зник без сліду и тело царское не отыщется, вот тогда зараз же весело станет. — Горлису вновь была непривычна и даже неприятна такая терминология, но он не стал исправлять приятеля или выражать свое недовольство. — Безвладно будет и смутно — ото для московитов саме страшне, когда им неясно, перед кем спину гнуть и шапку ломать.

— Но война на фронте продолжаться будет?

— Буде, але ж як?.. Витгинштейн с Киселевым и Дибичем на Балканах и Паскевич на Кавказе воевать могут. Но ради чего?

«Госпожа Греция и ее грубые любовники». Лето-осень 1828 года

— За Босфор и Дарданеллы. За свободный проход через них.

— Поки що — так. Но русские на Балканы полвека уж ходят, как хорь в курятник. Османов ослабляют, по шматку от них утаскивают.

— А как же православная Греция? Свобода ее?

— В Грецию французы твои не православные корпус высадили. Так що з того? Русским Греция хороша, как и Сербия, чтобы османов еще больше ослабить. И Стамбул-Царьград совсем близко. Русские за ним мечтают!

— Кон-стан-ти-но-поль… — произнс Горлис по слогам. — Так вот отчего среди русских наследников и великих князей имя это появилось. «Константин — в Константинополе сядет».

— Гарно сказав, Танелю. Саме те! Ну и последний вариант, для империи самый загадковый, а может, и самый тяжкий. То если царь со свитой попадут в руки к туркам живыми. Тут я даже гадки не имею. И как торги пойдут, не ведомо…

Оба помолчали, представив, что может быть в последнем случае. Но это было столь необычно, что и вообразить трудно… Горлис даже растерялся от того, что, кроме ацтекского Монтесумы и Великого Инки, других подобных примеров сходу припомнить не смог. А у него ум на аналогии обычно быстрый. Тут же — Великий Инкалай Павлович… Потряс головою, вытряхивая дурную шутку.

— Ты, Степко, еще хотел что-то про эту войну рассказать.

— Хотел… Хотів-хотів, та перегорів…

— Вот и Варну русские всё же взяли. А ты говорил, там плохо для них было.

— Было тяжко, но Омер-паша струхнул идти. Вот с того для русских всё выправливаться начало. Знаешь, Танелю, эта война, как и персидская, что весной кончилась, — то спор двух армий, какая из них хуже, яка більше в давнині застрягла. Вот какая меньше слабой окажется, а ее командиры более решительными — те и победят.

— Ну и кто ж это?

— Як тобі сказати… Дибич тут да наш Паскевич на Кавказе — люди куда как резкие. Не чета Омер-паше.

— Прогноз понятен… Но, знаешь, Степко, ты извини и не обижайся, однако… странно слышать такие слова от тебя, российского подданного. Ты же еще весной договаривался о переходе запорожцев к русским. Ну… понятно, я, еврей из Австрии, французский подданный на временной службе у русских. Но ты…

— А що ж я, Танелю? Дед мой учился в Киево-Могилянской академии, жил при гетьманате, воевал в Сечи. Академию закрыли, гетьманат и Сеч порушили. Отец мой учился уже не в Киеве, а в академии в молдавских Яссах и сражался за землю казаков меж Днестром и Бугом. Землю сию мы завоевали, но в нас ее отобрали. И вот уж я учился по книгам, что у нас в Усатовом по скрыням лежат на горище. И моей земли, моей — казацкой, кроме хутора на Молдаванке, у меня нету. Да и ту забрать легко. Любая жандармская Либезьяна Лабазная нарочито легко сделать то может.

Вновь, как и в рассказе о войне, для Натана открывалась какая-то новая правда, вроде и близкая, но непривычная, не совсем понятная. И для русских канцелярий — неслыханная.

— У нас колись була одна велика Січ і одне велике військо. С нами считались. Потом — много маленьких сечей, Олешковская сечь, Сотниковская сечь. С нами считались, но меньше. Потом оказалось, что нас можно поманить казачьим войском — Бугским, Дунайским, Усть-Дунайским, Буджакским. А потом, как дать его, так и взять обратно. И всех после того — хоть в холопы забрать, хоть в москали забрить. В тупую армию с шагистикой и побоями.