Четыре мертвых сестры - Наталья Евгеньевна Масальская

Но однажды я подслушала разговор моей разлюбезной мачехи с главврачом психушки, где я мыла полы, и поняла – она меня никогда не отпустит!

– Она пыталась представить тебя невменяемой? – разрезал тишину голос Егора. Я настолько не ожидала его услышать, что вздрогнула.

– Да. У отца были проблемы с головой. Вроде как перенесенный в молодости менингит. Но дело было не в нем, а в непомерной жадности моей мачехи. Она решила подкупить главврача, чтобы тот дал заключение о его невменяемости, а потом оформить над ним опеку, а заодно и надо мной. Дурачок-муж, которому продолжали поступать неплохие деньги от тиражей его романов, и бесплатная прислуга, которая так истово заботится о чистоте в ее «грязной» семейке. Дура Ада крутила с мужиками точно так же, как и ее мамаша. Все искала богатого, чтобы было на кого ножки свесить после свадьбы. Двойняшки вечно ходили с недовольными лицами, будто им лопату дерьма под нос сунули. То им суп пересолен, то пятно на платье не отошло. А еще папаша, – нервно хохотнула она. – Все хотел идеального человека создать. Идиот! Вот когда я часами сидела в его душном флигеле и записывала под диктовку странные, безумные теории, мне и пришла в голову мысль об обряде. Только я никак не могла сообразить, как самой выйти сухой из всей этой истории. Мне было почти восемнадцать, и под пулю я не рвалась. Васька-дурень помог. Как-то позвал меня в свой сарай и показал располовиненных и сложенных между собой лягушек и змей. Новый вид, говорит, вывел. Покажу дяде Владлену, он меня похвалит. Это он отца моего так называл. Тот и ему остатки мозгов пудрил своими дикими теориями. Кто бы мог подумать, что мне будет суждено воплотить их в жизнь? Ирония судьбы.

– У меня вопрос. Если ты придумала такой сложный план, почему отца топором зарубила? – снова вклинился в ее монолог Москвин. – Могла бы стукнуть его по темечку и закопать в лесу, никто бы не нашел. Все бы подумали, что убийства совершил полоумный писатель и скрылся.

– Да, – язвительно улыбнулась Яна. – Хорошая была бы идея, если бы… В последний месяц перед смертью отец начал впадать в крайности. То пребывал в совершенном отупении и, теряя связь с реальностью, целыми днями пялился в стену. То, напротив, был лихорадочно весел, вспоминал дела давно минувшей юности. Не знаю, правда или нет, но он упоминал какую-то Лидочку. То ли он ее утопил, то ли задушил. Но мне кажется, что такой человек, как отец, не мог бы решиться на убийство. Знаете, для этого нужно волю иметь, а он только мог себя жалеть.

– Все равно не понимаю, забрала бы паспорт и уехала бы в город. Ты же не рабыня, – возмутилась я. Достала своими откровениями бывалого убийцы. Строит из себя романтика с большой дороги.

– Вот, – неожиданно бойко ткнула она в мою сторону пальцем. – И я поначалу так думала. Но папашка вдруг впал в раскаяние. Узнал, что его лярва-жена изменяет ему.

– А ты, конечно, помогла. Сама его денежки решила найти? – Я не смогла сдержаться от замечания, но, поймав на себе осуждающий взгляд Егора, стиснула зубы и откинулась обратно на спинку стула.

– Не смажешь – не поедет, – осклабилась Яна. – А денежки его я заработала, в отличие от Иринки. Но ты права, поначалу я паспорт искала. Папашка спрятал его, чтобы я не удрала. В тот день я уговорила его прогуляться в лесочке за воротами. До этого он отказывался, а тут с первого раза согласился. Ну, думаю, судьба. Кто же знал, что он каяться начнет. – Улыбочка сползла с ее губ, и уголки их снова опустились вниз. – Разжалобить решил, прощения за маму просил. Просто я не выдержала, схватила торчащий в колоде топор и со всего маху саданула его, чтоб заткнулся, чтобы имя мамы не марал своим поганым ртом.

– А потом вернулась в дом через подвал во флигеле? – уточнил Егор и добавил: – Это же ты закрыла люк?

Губы Яны растянулись в гнусной улыбке.

– Какой люк? – захлопала она глазками.

Я смотрела на нее и не понимала, зачем она так себя ведет? Если решилась на этот рассказ, неужели не должна хотя бы немного раскаяться в содеянном? Но ее улыбочки, высокомерие, дурацкие издевки… Их природа была мне непонятна, и вместо жалости, которую я по наивности начала испытывать к ней в начале разговора, я хотела теперь одного – позвонить в милицию.

– Знаете, что предназначение – это не личный выбор каждого, а то, что он может сделать в конкретных обстоятельствах. Просто меня загнали за красные флажки, и теперь я – ангел смерти!

– Ну ладно отец, его ты винила в смерти матери. А что, сестер жалко не было? Сидишь тут, оправдываешься. Бедная, мол, я, несчастная, никто меня не любил. У меня тоже мама рано умерла, я же не стала убийцей, – огрызнулась я.

– Уела, – язвительно протянула Яна. – Рассуждаешь как Христос. Почему-то люди думают, что детей надо учить добру, состраданию, а то, что ребенка нужно учить любить, никто не задумывается. Дети, они как зеркало – отвечают тем, что в них самих отразилось.

– Отец… – Голос Егора стал совсем тихим, он помедлил, прежде чем спросить: – Он трогал тебя?

Яна сощурила глаза и отвернулась к окну, пытаясь замаскировать под маской безразличия нервную ухмылку, которая так и дергала уголки ее губ.

– Наверное, сейчас мне нужно ответить «да», чтобы мой драматический образ стал еще более трагическим. – Она повернулась к нам и на этот раз в качестве собеседника выбрала не меня, а Егора, уперев в него свой тяжелый, немигающий взгляд. – Для отца сексуальное равнялось неизведанному. Он все время пытался вложить в это действие смысл, которого в нем никогда не было. Он и на Ирине женился только потому, что она была, как бы это помягче сказать, необузданная в постели. Ему казалось, Ирина другая, а потом она начала, как и все, требовать у него денег. А вы, наверное, имели в виду картину в его кабинете? На ней изображена не я. Хотя позировала я. Когда у меня созрел план, я должна была оставить как можно больше письменных и визуальных свидетельств особенностей своей внешности. Например, шрам на плече или родимое пятно. Отец никогда не горел желанием завести потомство, поэтому двойняшками, как и мной, не занимался, тем более приемной дочерью. Он не знал, что и шрам, и родинка принадлежали Аде.

– Так вот почему тебя так легко опознали! – ахнула я.

– Шрам, родинка и любимое платье