Четыре мертвых сестры - Наталья Евгеньевна Масальская

руку из ладони Егора, но, когда услышала, как он ее назвал, тут же выпрямилась, как от пощечины, и уставилась на меня. Несмотря на внешнее спокойствие, я видела печать предопределенности на ее побледневшем лице. Мне стоило больших трудов вынести ее холодный, немигающий взгляд.

Глава 21

(Рассказ Далис)

– Я кажусь вам монстром? Конечно, да! – вызывающе начала медсестра, в которой я не без труда узнала старшую дочь Иволгина – Яну.

Я оторопело вглядывалась в ее лицо, пытаясь понять, не почудилось ли мне. Так вот почему Егор утверждал, что Далис существует. Он оказался чертовски прав. Какое-то время я находилась под сильным впечатлением, невольно искала признаки проведенного обряда, которые могли остаться на ее теле, и не сразу сообразила, что передо мной сидит убийца папы. Я поймала настороженный взгляд Егора, он уже отпустил руку Далис, но, похоже, опасался за мою психологическую устойчивость. Наверняка решил, что я брошусь ее душить. Признаюсь честно, я была в таком шоке, что угрозы от меня сейчас не было никакой. Я ночи не спала, представляя себе писательского монстра, ненавидела его, а сейчас сидела, сложив похолодевшие от ужаса и растерянности руки на коленях, и не могла пошевелиться. Монстр? Она была намного хуже! От той милой темноволосой девчушки, которую я видела на семейном снимке в музее писателя, мало что осталось, несмотря на то что внешне она немного изменилась. Роскошные темные волосы потускнели и приобрели пепельный оттенок, будто покрылись слоем пыли, а черты лица стали жестче. Казалось, передо мной сидит совершенно другой человек.

А когда Далис продолжила говорить, я поняла почему.

– Как бы вы отомстили человеку, который убил вашу маму? – Пренебрежительный тон испарился, и в ее голосе осталась одна жесткость. – Это сделал мой отец. Вот так, – щелкнула она пальцами. – Просто отказал ей в возможности выздороветь. Пожалел денег, – она хищно оскалилась, – как всегда. Вы знаете, что такое мама? Пока она жива, мы остаемся детьми. А он в один миг взял и лишил меня детства. Я не могла ему этого простить. Только не маму…

Чувство ненависти, бушевавшее в моем теле, начало затихать. Я понимала ее. Не хотела… но понимала.

– Папа ушел, когда мне не было и года. Повелся на эту размалеванную сучку Ирку. А мы с мамой остались в маленькой комнатушке, в гнилом бараке на окраине Егорьевска. Мама на двух работах горбатилась, чтобы свести концы с концами. Они поженились, когда она только школу окончила. Папа сказал, что всегда будет заботиться о ней, а когда бросил, сами понимаете, ей пришлось работать на самых тяжелых и низкооплачиваемых работах. Мужчинам нельзя верить, – зло усмехнулась она, глядя мне в глаза. – А потом мама заболела. Я знала, она не хочет, чтобы мы увидели ее слабость. Мне было всего пятнадцать, и на работу меня не брали. Помогла соседка, устроила мыть полы в больничку.

– Бурякова? – Мой голос едва смог прорваться через пересохшее горло.

– Тетя Клава? Да. – Яна улыбнулась, и черты ее лица на миг расслабились. – Она помогала ухаживать за мамой, научила меня делать уколы. Но заработанных мной денег не хватало, и я поехала к нему… – По ее лицу пробежала судорога, перекосив рот.

Я смотрела на Далис, словно искала в жестких, заострившихся чертах ее лица ту милую девчонку, которую видела на старом снимке в музее ее отца, но видела лишь отчаяние и злобу. Даже моя боль и ненависть не были такими неистовыми.

– Так Бурякова знала, что ты жива? – не удержалась я от вопроса, сложив в голове два и два.

– Именно она натолкнула меня на мысль о двойнике Иволгина.

– Она знала об убийствах? – Ненависть пламенем взметнулась внутри, сбивая дыхание. Мне стоило большого труда успокоиться.

Егор положил свою ладонь на мою и посмотрел в глаза. Губы мои задрожали, тело напряглось, но я сдержалась от дальнейших обвинений.

– Вы ничего не докажете, – с вызовом бросила Яна. – Не трогайте ее. Она всю войну прошла, раненых с поля боя выносила, а потом за психами ухаживала. В чем бы она ни была виновата, она все с лихвой отработала. Да и не знала она, – растеряв боевой дух, сникла Яна.

– Я и не собиралась. – Меня задел намек, что я могу привлечь к ответственности пожилую женщину.

– Через год маме стало совсем плохо. Из больницы ее выписали домой, сказали, что лучше пусть помрет в родных стенах, чем в казенной палате. Я собралась и поехала в поселок, где жил папа. Стоя на коленях, умоляла его дать мне денег, чтобы я могла отвезти ее в Москву… – Яна снова замолчала, ее лицо застыло с пугающей, гротескной улыбкой на губах. И без пояснений было понятно, что денег отец не дал.

Мы с Егором переглянулись. Похоже, Яну стали не на шутку тяготить воспоминания. Но данное нам слово – день свободы в обмен на рассказ о случившемся – сдерживало ее.

И все же мне казалось, что Егор поступает неосмотрительно – за эти сутки она может запросто скрыться, но я приняла правила его игры еще в начале нашего расследования и не считала нужным менять их сейчас. Мне и самой хотелось наконец узнать, что испытывает человек, загнанный в угол. Способный на то, что не укладывалось в голове. Ведь совершенное ею преступление было из ряда вон… Ненормальный, психопат, нечеловек – все эти эпитеты звучали в адрес убийцы от разных свидетелей и участников дела об убийстве семьи Иволгиных, и вот она сидит напротив и кажется вполне вменяемой, даже местами человечной.

Но я ошиблась. Когда от рассказа о тяжелой жизни с мамой Яна перешла к переезду в дом отца, моя жалость испарилась, и грудь снова сдавили тиски ужаса и непонимания.

– А потом я поселилась в доме его новой семьи. Знаете, почему слово «мачеха» кажется таким отвратительным, даже неприличным? Потому что по-другому нельзя назвать ненависть одной женщины к другой. Да, наверное, вы возразите мне, скажете, что знали много неродных матерей, которые были лучше родных. Не знаю, мне так не повезло. Я стирала, готовила, драила их огромный дом, чтобы заслужить хоть толику того тепла, которое она дарила своим детям. Я была готова довольствоваться малым, но даже этого у нее для меня не оставалось. Вечно недовольная стерва! – со злостью выплюнула Яна и опустила глаза. – Знаете, что меня грело и поддерживало все это время? До совершеннолетия оставалось всего два года, и тогда я могла уйти из этого опостылевшего дома и начать свою собственную историю.