Все рассказы об отце Брауне - Гилберт Кийт Честертон

коже подирает? Однако это было привидение наоборот: не гротеск души, освобожденной от тела, а гротеск тела, освобожденного от души.

Он снова прищурился на ульи и продолжал:

— Наверное, проще и короче всего взглянуть на вещи глазами человека, который все и сделал. Вы знаете его. Это Джон Бенкс.

— Вот уж кого я заподозрил бы в последнюю очередь, — сказал Девайн.

— Я заподозрил его в первую очередь, — возразил отец Браун, — насколько я вообще вправе подозревать человека.

Мой друг, нет хороших или плохих социальных типов и профессий. Любой человек может стать убийцей, как бедный Джон, и любой человек, даже тот же самый, может стать святым, как бедный Майкл. Но есть один социальный тип, представители которого иногда бывают безнравственней, чем другие, и это довольно неприятный класс дельцов. У них нет социального идеала, не говоря уже о вере; у них нет ни традиций джентльмена, ни классовой чести тред-юниониста. Когда он хвастал выгодными сделками, он ведь хвастал тем, что надул людей. Его насмешки над жалким спиритизмом сестры были отвратительны. Конечно, ее мистицизм — абсолютная чушь, но он не выносил разговоров о духах только потому, что это разговоры о духовном. Во всяком случае, он был театральным злодеем, которого привлекало участие в весьма оригинальной и мрачной постановке.

Действительно ново и совершенно необычно использовать труп в качестве реквизита — что-то вроде ужасной куклы или манекена. Когда они ехали, он решил убить Майкла в машине, а потом привезти его домой и притвориться, будто убил его в саду. А фантастические завершающие штрихи возникали у него в мозгу при мысли о том, что у него, в закрытой машине, ночью находится мертвое тело известного взломщика, которого легко можно узнать. Он мог оставить отпечатки его пальцев и следы, мог прислонить знакомое лицо к окну и убрать его. Вспомните, что Майкл «появился» и «исчез», когда Бенкс вышел из комнаты посмотреть, на месте ли изумрудное ожерелье.

И наконец ему осталось только швырнуть труп на лужайку и выстрелить из обоих пистолетов. Никогда бы никто ничего не обнаружил, если бы не две бороды.

— Почему ваш друг Майкл хранил старую бороду? — задумчиво спросил Девайн. — Это кажется мне подозрительным.

— Мне это кажется естественным, — ответил отец Браун. — Все его поведение было как парик, который он носил.

Его личина ничего не скрывала. Ему больше не нужна была старая маска, но он ее не боялся, и для него было бы фальшью уничтожить фальшивую бороду. Это было бы все равно что спрятаться, а он не прятался. Он не прятался от Бога, он не прятался от себя. Он был весь на виду. Если бы его снова посадили в тюрьму, он был бы все равно счастлив. Он не обелился, он очистился. В нем было что-то очень странное, почти такое же странное, как гротескный танец смерти, в котором его протащили мертвым. Даже когда он, улыбаясь, прогуливался среди ульев, он был мертв в самом лучезарном и сияющем смысле слова. Он был недосягаем для суждений этого мира.

Они смущенно помолчали, потом Девайн сказал:

— И мы снова возвращаемся к тому, что пчелы и осы очень похожи.

Песня летучей рыбы[132]

Душа мистера Перегрина Смарта, как муха, вилась вокруг одного-единственного предмета и одной-единственной шутки. Шутку можно было назвать безобидной: он всего лишь спрашивал у всех, случалось ли им видеть его золотых рыбок. И хотя предмет шутки был дорогостоящий, мистер Смарт больше ценил в ней юмор, чем возможность похвалиться богатством. В беседах с соседями по новым домам, выросшим на окраине прежнего деревенского луга, он, не теряя времени, переводил разговор на свое сокровище. К доктору Бердоку, молодому светочу биологической науки (тот обладал решительным подбородком и на немецкий манер зачесывал волосы назад), подход сыскался просто: «Вас интересует естественная история, а вы уже видели моих золотых рыбок?» Для столь правоверного эволюциониста вся природа, безусловно, едина; впрочем, доктор Бердок не сразу уловил связь, поскольку занимался исключительно доисторическими предками жирафа. Перед отцом Брауном, священником из ближайшего городка, мистер Смарт развернул быструю логическую цепочку: «Рим — святой Петр — рыбак — золотые рыбки». Мистера Имлэка Смита, управляющего банком, тощего желтолицего джентльмена, который одевался броско, а держался скромно, он втянул в обсуждение золотого стандарта, откуда уже один шаг до золотых рыбок. Граф Ивон де Лара (соединявший французский титул с русскими, если не татарскими чертами лица) много путешествовал по Востоку, так что изобретательный мистер Смарт начал расспрашивать его об Индийском океане и Ганге, а заодно полюбопытствовал, водятся ли там золотые рыбки. У мистера Гарри Хартоппа, очень богатого, но очень застенчивого молодого лондонца, он кое-как вытянул признание, что тот не любит рыбалку, после чего воскликнул: «Кстати о рыбалке! Вы уже видели моих золотых рыбок?»

Шутка состояла в том, что золотые рыбки были из золота. Эту дорогую безделушку изготовили якобы по заказу какого-то восточного князька; мистер Смарт приобрел ее то ли на аукционе, то ли в антикварной лавке, куда частенько захаживал с целью забить дом бесполезными редкостями. Издали она походила на большой аквариум с живыми рыбками, вблизи же гости видели шар превосходного венецианского стекла, очень тонкого, переливчато-синего; в лазурной полутьме висели гротескные золотые рыбины с выпученными глазами-рубинами. Все это стоило очень дорого даже как золотой лом, не говоря уже о коллекционной ценности, зависящей от причуд моды. Новый секретарь мистера Смарта, молодой человек по имени Фрэнсис Бойл, при всей своей ирландской беспечности слегка дивился, что хозяин рассказывает о сокровище чуть ли не каждому встречному-поперечному; коллекционеры, как правило, осторожны, а многие и скрытны. Приступив к обязанностям, Бойл узнал, что не