Человек с клеймом - Джоан Роулинг

ли он добиваться заключения в тюрьму своей побежденной соперницы, Хиллари Клинтон. Одно можно было сказать в пользу ошеломительной победы Трампа на выборах, подумала Робин: он всегда давал тему для разговора, если хотелось избежать других, более щекотливых тем.

После еды Мерфи отнес столовые приборы на кухню, вымыл их, велев Робин оставаться на месте, а затем вернулся с кофе. Заметив его нерешительное выражение лица, когда он снова сел, Робин почувствовала укол страха.

– Итак… как ты себя чувствуешь по поводу…?

– Я же говорила, гораздо лучше. Я точно смогу вернуться на работу в среду.

– Я не имел в виду физически.

Робин, которая точно знала, что имел в виду Мерфи, сказала:

– Ну, я, конечно, рада, что выписалась из больницы… Кстати, мама только что звонила. Раунтри пришлось усыпить. У него отказала печень.

– Вот черт, – сказал Мерфи. – Мне жаль.

Робин, упомянувшая о смерти Раунтри лишь для того, чтобы сменить тему, временно потеряла дар речи. У нее сжалось горло, и она боялась, что вот-вот расплачется, в том числе потому, что видела, что Мерфи не отвлечется от того, о чем он действительно хотел поговорить.

– Мы не можем это обсудить? – тихо сказал он.

– Обсудить что? – с трудом произнесла Робин.

– Что сказал врач.

– Я же сказала, я снова начала принимать таблетки.

– Нет, не об этом. О заморозке яйцеклеток.

– Я об этом не думала, – произнесла Робин.

– Не думаешь, что это хорошая идея? На всякий случай?

– На какой случай? – спросила Робин, и голос ее внезапно дрогнул. – Я посмотрела, что это такое. Нужно накачаться гормонами и лечь под общий наркоз, а иногда приходится делать это несколько раз, если не получится получить достаточное количество яйцеклеток или они окажутся нежизнеспособными.

– Почему они не могут быть жизнеспособными? Тебе всего тридцать два.

Потрясенная собственной злостью, Робин снова избегала зрительного контакта. Не плачь.

– Мне кажется, ты обвиняешь меня, – сказал Мерфи.

– Я тебя не виню, просто… ты говоришь о заморозке яйцеклеток так, будто это скоро станет реальностью. Это не так. Это инвазивно и отнимает много времени, мне, возможно, понадобится отпуск…

– Ты не можешь забыть о работе хотя бы на две минуты?

– Как приятно слышать это от тебя! Ты в последнее время работаешь круглосуточно!

– Извини, что оставил тебя сегодня одну. Думаешь, я этого хотел? Ты же сама не хотела, чтобы твои родители узнали!

– Речь идет не о том, чтобы меня оставили одну. Я прекрасно справляюсь сама. Я просто хочу сказать, что для тебя, по-видимому, нормально ставить работу на первое место, но не для меня!

– Это другое дело, я должен делать то, что делаю…

– Кто-то приставил пистолет к твоей голове и заставил тебя пойти в полицию, да?

– Да ладно, ты же понимаешь, о чем я!

– Да, моя работа настолько ничтожна, что не имеет значения, если я не…

– Я никогда не говорил, что она ничтожна!

– Ты хочешь, чтобы я "забыла о работе". Что ж, я не хочу о ней забывать. Я люблю свою работу, и я в ней чертовски хороша, – добавила Робин дрожащим голосом.

– Черт возьми, я знаю! Я просто прошу тебя хоть немного поставить себя на первое место!

– Нет, ты просишь меня поставить яйцеклетки на первое место. Я и мои яйцеклетки – это не одно и то же.

Наступило молчание.

– Я пытаюсь сказать тебе, – наконец произнес Мерфи, – что если ты хочешь заняться этой яичной штукой, я поддержу тебя, я буду с тобой…

– Что ты имеешь в виду под "со мной"? Райан, тебя будут тыкать, колоть и вертеть в руках? Тебе придется вставлять в тебя что-то, глотать лекарства и вообще терпеть боль или дискомфорт?

– Нет, – сказал Мерфи, выглядя расстроенным.

– Мы никогда не говорили о детях, – сказала Робин. – Ты даже не спросил, хочу ли я их.

– Я предполагал, что ты любишь детей. Твоя племянница, твои крестники…

– Они мне нравятся, я их люблю, конечно. Дело не в этом… – сказала Робин, все еще борясь со слезами, которые она твердо решила не проливать, – я никогда не хотела вести этот разговор таким образом, но если ты спрашиваешь, я не знаю, хочу ли я иметь своих детей, понятно? Но даже если нет, это было нелегко… этот хирург сказал мне… ни с того ни с сего… что этот чертов насильник сделал это со мной и… нет!

Мерфи, который хотел было обнять ее, отпрянул.

– Мне очень жаль, – сказала Робин. – Мне все еще больно. Мне очень жаль.

– Не извиняйся.

Мерфи опустился на колени возле дивана и потянулся к ее руке.

– Что я могу сделать? – смиренно спросил он.

– Перестань ныть по поводу моей работы, Страйка и агентства, – сердито сказала Робин, вытирая глаза рукавом. – С меня хватит Мэтью и моей чертовой матери. Никто никого не пытается разоблачить, мы просто пытаемся выяснить, можем ли мы помочь этой женщине. Она только что родила ребенка своему парню и не знает, куда он делся. Это, должно быть, ужасно.

– Я перестану ныть, – тихо сказал Мерфи. – Я вел себя как придурок. Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше? Назови что-нибудь. Мороженое? Выходные в Париже?

Робин неохотно рассмеялся.

– Собака? Ты хочешь щенка?

– Райан, ты говоришь так, будто пытаешься заманить меня в фургон.

Он рассмеялся, и Робин тоже, хотя это было больно.

– Да ладно, я серьезно, – сказал он. – Что угодно. Назови.

– Что угодно?

– Это то, что я сказал.

– Хорошо, – сказала Робин, глубоко вздохнув, – выясни, насколько уверена полиция в том, что в этом хранилище был вооруженный грабитель.

Мерфи сел на корточки, выражение его лица было таким странно пустым, что Робин сказала:

– Извини, забудь. Я не хочу, чтобы ты что-то делал…

– Дело не в этом, – сказал Мерфи.

Он провел рукой по лицу.

– Знакомая мне женщина, которая ведет это дело… Я приставал к ней по пьяни, где-то шесть лет назад.

– О, – сказала Робин.

– Никакого секса. Лиззи только что ушла. Я был в стельку пьян. Это случилось в пабе.

– Понятно, – сказала Робин.

Мерфи вздохнул.

–