Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

посмотрела на Одоевцева, вроде как и не пила. – Выпьешь со мной, Жорик?

Одоевцев пододвинул свой стакан. Она налила ему половину, плеснула и в свой.

– Забыл меня, Жорик?

Одоевцев поднял стакан, выпил, отвернулся.

– Забыл… – покачала она головой. – Быстро ты меня забыл.

И она налила ему ещё.

– А я красивая. Смотри! – Ксения поднялась неторопливо, тихо расстегнула кофточку, сбросила её на стул, повела голыми плечами.

Одоевцев и Порохов не отрывали от неё глаз. Ксения ещё медленней завела руку себе за спину, расстегнула лифчик, он упал к её ногам – и свежие гордые полушария забелели бесстыже.

– Снять юбку? – спросила она тихо Одоевцева.

Жорик молчал, онемев.

– Хватит, Ксения! – вскочил на ноги Порохов.

– Сядь, – даже не глянула на него она. – Хочешь, Жорик?

Одоевцев отвернулся.

– Я там ещё лучше, – повела опять плечами Ксения и кивнула на Порохова. – Он знает. А сделал меня дешёвкой!

Она зарыдала, упала на табуретку, закрылась руками. Порохов бросился её успокаивать, налил в стакан воды, совал ко рту. Она никого не видела, не слышала, билась в истерике. Одоевцев поднялся, отошёл от стола.

– Ты попей. Попей. Сейчас пройдёт, – метался возле неё Порохов. Она успокоилась сама, затихла, отвела от себя руки Порохова, отыскала кофточку, как во сне, надела, долго мучилась с пуговками, застегнулась под самый воротник, съёжилась, как будто замёрзла.

– Дай мне водки, Эдик, – попросила она.

Порохов бросился наливать в стакан. Она выпила. Молчание воцарилось в комнате. Одоевцев смотрел в окно. Порохов, устав сидеть на корточках возле неё, тихо поднялся, пересел назад в кресло, не спуская с неё глаз, как с тяжелобольной.

– Вам я не нужна, – вдруг, тяжело вздохнув, сказала она.

Порохов даже вздрогнул, Одоевцев повернулся к ней.

– Вам деньги нужны! – Ксения вся встрепенулась, не иначе сама догадалась внезапно. – Деньги для вас всё!.. А вы спросили бы меня… Что же вы?… Меня бы спросили…

– Что ты, Ксения? Что с тобой? – Порохов опять бросился к ней, обхватил за плечи, прижал к себе.

– Я знаю, Эдик! – Ксения вцепилась в него руками. – Ты только меня не бросай! Я знаю, где деньги взять! И в Баку не надо! И в Одессу… И в Киев…

– Что ты, Ксения? – Порохов глянул на Одоевцева. – Дай воды! У неё опять истерика начинается.

– Не надо, – отстранилась Ксения. – Не надо воды. Налей лучше водки. Я здорова.

– Выпей, выпей! – протягивал ей стакан с водой Порохов.

– Да пошёл ты к чёрту! – Ксения выбила у него стакан из рук, тот разбился, осколки брызнули по полу.

Все застыли, словно очухались разом, молча следили, как осколки стакана летят, катаются, затихают, заваливаются в углы, по щелям в полу.

– Не бросишь меня, Эдик? Я скажу, – ласково почти пропела Ксения.

– Ну что ты, дорогая? Ну что ты? Успокойся. Конечно, не брошу.

– Ты жениться обещал? Помнишь?

– Помню. Я ничего не забыл, – взяв её руку в свою, гладил он её тонкие пальцы.

– В банке деньги, Эдик, – тихо сказала она. – В банке, а вы не знали.

Порохов переглянулся с Одоевцевым – с ума сошла!

– Трезвая я. Вас трезвее, – слабо улыбнулась Ксения. – И не больна. Автобусом деньги возят из банка… Зарплату… На завод… Я на заводе работала. Раньше… бухгалтером… А в автобусе, кроме кассирши, никого…

Из дневника Ковшова Д.П

Осенняя пора, очей очарованье…

Вот и осень заканчивается. Повсюду. Только не в нашем районе. У нас, судя по происходящему, лето ещё нескоро завершится.

Район особенный. Можно сказать, специфический. С чьей-то лёгкой руки, – так принято говорить, а у нас – с чьего-то тяжёлого языка, район, опоясывающий город, называют «всесоюзным огородом» – столько овощей и бахчевых здесь выращивают, убирают и отправляют по всей стране ежегодно. И город от района такое же имечко перехватил, у них, у городских, это лихо делается, пока бедный крестьянин охнет да расчухается, городской уже на его кобыле до Саратова доскакал… Но это я так, обида жлоба давит.

Одними помидорами нашими кормится, почитай, вся Россия, а уж арбузы знают в столице, и всё лето до поздней осени на ярмарках, устраиваемых властями, москвичи простаивают в самых длиннющих очередях к горам «полосатых» в надежде, что повезёт с покупкой, достанется. А москвичи – кто не знает! – разбираются в арбузах и помидорах, научились.

Анекдоты ходят. Стоит узбек с арбузами. У него покупатели спрашивают: Астрахань? Кивает: Астрахан. А почему без мягкого знака? Самый ранний, не успели дописать, отвечает.

Назвав наш район «огородом», умник тот с пудовым языком (чтоб он у него ещё затяжелел килограммов на двадцать!) и такой же ручищей оказал медвежью услугу – урожай теперь убирают, можно сказать, круглый год. И белые мухи сдохли, и первая пороша снежком пробежалась по полям, пугая ворон, и студенты – самая дармовая и безотказная сила укатила в заморские края, и школьники наконец-то отмыв руки от корнеплодов и томатов, сели за парты, а председатели колхозов и директоры совхозов всё несут акты о сдаче овощей в покосившееся от удивления двухэтажное здание районного управления сельского хозяйства. Откуда берутся такие акты? Никто не поймёт. Как и мой помощник, умудрённый опытом и битый жизнью Семён Викторович. Он сидит передо мной, докладывает результаты проведённой проверки, не спеша с выводами. Тычет заскорузлым пальцем – у него с войны рука повреждена – в бумаги и, вновь надевая на интеллигентный нос очки (ходит он без них, читать без них не может), поднимает на меня свои голубые чистосердечные глаза младенца.

– Ну, скажите мне, уважаемый Данила Павлович, в колхозе имени Кирова по снегу будут собирать помидоры?

Я молчу, откуда мне знать.

– А вот такие же бумаги из колхоза «Заветы Ильича», «Дзержинец», «Путь Ленина», «Красный коммунар», «Вперёд к коммунизму». Здесь тоже такая же ситуация.

Недоумение. Что ещё может выразить моё лицо.

– Но вы же видите эти акты? Бедный питерский студент съедает тонны помидоров! Плачет книга Гиннесса!

– Позвольте посмотреть.

– Пожалуйста. Вам очки дать?

– Спасибо. Не дожил ещё.

– Не благодарите. Все там будем. Но чтобы эту липу видеть, никаких очков не надо! У меня, можно сказать, старого человека, уши горят.

– В народе говорят, вянут, – поправил я его. – Но у вас-то за что, Семён Викторович?

– Стыдно за район.

– Ну… что поделать!.. А может, собирали всё-таки, а теперь задними числами оформляют?… То, что раньше… школьники, студенты… Представляете, какая это бомба! На какие тысячи тонн приписки! Какой обман! Преступный размах!.. Может, всё-таки?…

– Какой там! Совсем совесть потеряли! Я слышал… – Помощник подмигивает мне заговорщицки, как старый разведчик, тянет седую голову